История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Желая успокоить встревоженный Париж, дать городу возможность порадоваться триумфу и подбодрить людей, что во многом помогло бы организации сил, Наполеон приказал устроить военно-религиозную церемонию принятия трофейных знамен и двадцати пяти тысяч пленных, захваченных у неприятеля. Он предписал провести пленных через все бульвары Парижа с востока на запад, дабы парижане воочию убедились в подвигах их императора.

И в самом деле, при известии о приближении пленных парижане стекались к бульварам, чтобы поглазеть на безоружных пруссаков, австрийцев и русских, шедших под водительством своих офицеров и генералов. На их лицах не было надменности, но не было и растерянности, и можно было заметить совсем иное чувство, нежели то, что выказывали некогда пленные Аустерлица и Йены, — уверенность и гордость за то, что их захватили так близко от нашей столицы.

Под властью минутного впечатления горожане не могли не радоваться победам Наполеона и не испытывать горячее удовлетворение при виде захваченных иностранных солдат, вступления которых в Париж в качестве победителей и опустошителей они так страшились. Впрочем, парижане, с присущей французам деликатностью, не оскорбляли пленных. Первое удовольствие уступало место жалости, и при виде крайней нужды большинства пленных многие добрые души бросали им милостыню, которую те принимали с подлинной признательностью.

При дворе дела приняли более безмятежный оборот. Многочисленные посетители вновь появились у императрицы и короля Римского. Высокопоставленные

чиновники, прежде считавшие, что императорский трон в опасности, и спешившие удалиться, дабы не быть раздавленными его обломками, вновь появились изрядно повеселевшими, хотя некоторые и были озабочены тем, какой им окажут прием. Все они дружно восхваляли славную кампанию, о безрассудстве которой сожалели несколькими днями ранее, на все лады повторяя, что только безумец не согласится на границы 1790 года. Ныне же они возмущались столь оскорбительными предложениями государей-союзников, говоря, что только франкфуртские условия могут стать основой будущего мира.

Представители враждебных партий не выказывали никакой радости. Бывшие революционеры и роялисты не одинаково сожалели об успехах Наполеона. Революционеры почти радовались — из страха перед врагом и из ненависти к Бурбонам. Роялисты, понадеявшиеся было на возвращение нежно любимых принцев, с огорчением спрашивали себя, не придется ли теперь отказаться от этой надежды. Они искали извинений своим тайным желаниям в невзгодах, которые Наполеон навлек на Францию, и говорили себе, что всякая рука, даже иноземца, хороша, чтобы освободиться от столь гнусного деспотизма.

Эти люди, на протяжении последних двадцати пяти лет слишком чуждые делам Франции, чтобы оказывать на них какое-то влияние, не могли, очевидно, предпринять ничего серьезного. Чтобы сплести сколь-нибудь действенную интригу, роялистам требовалось содействие членов правительства, недовольных дурным обращением Наполеона и желавших обеспечить свое положение при новом режиме. Подобного содействия и искали в настоящее время, но в полнейшей тайне и дрожа от страха.

Самым ярким представителем недовольных, порожденных императорским режимом, о ком более всего задумывались как друзья Бурбонов, так и друзья Бонапартов, был Талейран. Он являлся предметом надежд одних и страхов других, и, хотя был готов вскоре сыграть важную роль и сыграл ее, все намного преувеличивали возможности Талейрана и его решимость. Если бы Наполеон был окончательно побежден, а неприятель находился в Париже, Талейран, бесспорно, мог бы содействовать

учреждению нового правительства на обломках правительства поверженного, но он не стал бы проявлять инициативу, пока над дворцом Тюильри развевалось трехцветное знамя: то был ложный страх полиции и иллюзия роялистских салонов.

В своем доме на улице Сен-Флорантен, получившем вскоре известность, Талейран принимал, среди прочих, герцога Дальберга, аббата Прадта и барона Луи. Даль-берг, потомок знаменитых германских Дальбергов, племянник принца-примаса, поначалу враг, а затем друг Империи, обогатившийся в эпоху секуляризаций, чуть позже поссорившийся с Наполеоном, потому что тот отдал наследство принца-примаса принцу Евгению, часто изливал свое недовольство у Талейрана. Аббат Прадт, сосланный в свою епархию после неудачного посольства в Варшаве, вернулся в Париж и присоединил к речам герцога Дальберга свои речи, столь громкие, что их расслышала бы и самая тугоухая полиция. Барон Луи¹⁰, посвятивший себя исключительно экономическим наукам, одаренный подлинным финансовым гением, человек одновременно пылкий и твердый, друг свободы в той мере, в какой дозволяет осторожная политика, ненавидел императорский режим и охотно посещал кружок, где разделяли его чувства.