История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Коленкур попытался выведать, спасет ли Наполеон своим отречением трон сына. Александр отказался от объяснений и только сказал, что вопрос относительно Бурбонов решен не окончательно, хотя всё, похоже, ведет к ним, затем он выказал прежнюю холодность в их отношении и снова настоял, чтобы Коленкур как можно скорее занялся устройством личной участи Наполеона. Коленкур спросил еще, дадут ли Наполеону Тоскану взамен Франции. «Тоскану! — воскликнул пораженный Александр. — Хотя это и совсем немного в сравнении с Французской империей, неужели вы думаете, что державы оставят Наполеона на континенте, а Австрия потерпит его в Италии? Это невозможно». — «Но может быть Парма или Лукка?» — «Нет, нет, только не континент, — повторил Александр. — Возможно, остров Корсика...» — «Но Корсика принадлежит Франции, — возразил Коленкур, — и Наполеон не примет один из ее обломков». — «Что ж, тогда остров Эльба, — сказал Александр. — Поезжайте, склоните вашего повелителя к покорности, и тогда посмотрим. Мы сделаем всё, что будет уместно и почетно. Я не забыл, что положено столь великому и несчастному человеку».

После таких слов Коленкур уехал в убеждении, что Наполеону не на что надеяться для себя, кроме военного чуда, и почти не на что для сына, и что он обязан донести до своего императора правду. Он пустился в путь вечером 2 апреля, в ту минуту, когда ожидалось провозглашение низложения, и прибыл в Фонтенбло среди ночи.

Тогда как в Париже Коленкур напрасно старался удержать государей от крайних решений, Наполеон в Фонтенбло не терял времени. Сетования были столь же несвойственны его великому характеру, как иллюзии — его великому уму. Если временами он и предавался иллюзиям, то лишь в виде извинения или поощрения своих дерзких замыслов, не обманываясь ими до конца. В невзгодах он не страшился смотреть правде в глаза и умел принимать ее, не бледнея. Даже будучи вне Парижа, Наполеон почти угадывал, что там происходило; он предвидел, что государи постараются извлечь все последствия из своего триумфа, что Сенат от него отвернется и только великая

военная победа сможет предотвратить эту двойную неудачу. Поэтому по возвращении в Фонтенбло Наполеон обложился картами и войсковыми списками и, верным глазом определив прекрасную, но ужасную возможность, решил не упускать ее.

Потеряв убитыми и ранеными около 12 тысяч человек под стенами Парижа и подтянув к себе корпус Бюлова, союзники насчитывали 180 тысяч солдат. Наполеон располагал, прибавив корпуса Мортье и Мармона и кое-какие войска с берегов Йонны и Сены к тем, кого уже привел, не менее чем 70 тысячами. Несоответствие было огромным, но чувства армии (мы говорим о чувствах, царивших в нижних чинах), гений Наполеона и местные обстоятельства могли компенсировать численное меньшинство, и всё позволяло предвидеть огромную катастрофу для коалиции.

Как бы то ни было, Наполеон задумал план, результат которого не вызывал у него сомнений, а успех которого, хотя бы вероятный, могут оценить потомки. С тех пор как он расположился в Фонтенбло и сосредоточивал там войска, союзники разделились на три части: первая, в 80 тысяч человек, находилась на левом берегу Сены между Эсоном и Парижем, вторая — в самом Париже, а третья располагалась вне Парижа на правом берегу Сены. Наполеон рассматривал положение, которое они заняли, как смертельное для них, если суметь им воспользоваться. Он хотел внезапно перейти со своей армией через Эсон, оттеснить 80 тысяч человек Шварценберга на парижские предместья, призвать парижан присоединяться к нему и, воспользовавшись вероятным замешательством захваченных врасплох союзников, разгромить их, вступив вслед за ними в город либо внезапно перейдя на правый берег Сены и бросившись на их линию отступления. И весьма вероятно, что с 70 тысячами человек Наполеон опрокинул бы 80 тысяч, непосредственно ему противостоявших; что те, будучи оттеснены на Париж, вошли бы в него в беспорядке; что малейшее содействие парижан превратило бы беспорядок в разгром; и что Наполеон, последовав за ними или передвинувшись на правый берег Сены на их линию отступления, поставил бы коалицию в положение, из которого ей было бы

весьма трудно выйти, имей она даже во главе своих войск того, кого не имела, то есть величайшего из полководцев. Весьма вероятно и то, что после подобного события и при содействии бургундских, шампанских и лотарингских крестьян Наполеон вскоре отвел бы коалицию к Рейну. К тому же, не беспокоясь об опасностях для Парижа, он рассуждал в отношении столицы как русские в отношении Москвы и думал, что нельзя заплатить слишком дорого за уничтожение неприятеля, проникшего в самое сердце Франции.