История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Невозмутимый в самых тяжелых положениях и всегда тотчас переходивший от составления плана к деталям его исполнения, Наполеон отдал соответствующие приказы. Он построил Мармона и Мортье вдоль реки Эсон: Мар-мона — на Эсоне, Мортье — в Менси. Он усилил корпус Мармона дивизией Суама, в которой числилось не менее шести тысяч человек; заменил артиллерию Мармона и Мортье, оставшуюся большей частью под стенами Парижа, и предоставил обоим маршалам, благодаря ресурсам своего большого парка, шестьдесят превосходно снаряженных орудий. Он предписал окружить Корбей-Эсон полевыми укреплениями, дабы завладеть его мостом и иметь возможность свободно маневрировать на обоих берегах Сены; собрать в Корбей-Эсоне запасы зерна, в изобилии имевшиеся на правом берегу реки; изготовить на пороховом заводе в Эсоне как можно больше пороха. Он эшелонировал свою кавалерию в направлении Арпажона, дабы вступить в сообщение с Орлеаном, куда призвал жену, сына, братьев и министров. Он выдвинул Молодую гвардию между Шайи и Понтьерри, чтобы припасти место для корпусов Удино, Макдональда и Жерара, которые должны были вскоре прибыть. Наконец, Наполеон вызвал войска, оборонявшие Йонну под началом генерала Алликса, и тем самым принял все меры, чтобы вся его армия сосредоточилась за Эсоном к 4 мая, самому близкому сроку из возможных с учетом расстояния от Сен-Дизье до Фонтенбло.

Ежедневно он проводил смотры присоединявшихся корпусов и позволял им надеяться, не объясняясь открыто, на блестящий реванш за поражение, понесенное под стенами столицы. Гвардия при его появлении разражалась

неистовыми криками. Пехотинцы и конники, потрясая ружьями и саблями, добавляли к обычному возгласу «Да здравствует Император!» весьма многозначительные слова «В Париж, в Париж!». Другие армейские корпуса, более молодые и чувствительные к невзгодам, прибывали порой уставшими и опечаленными. Но и они не могли противостоять присутствию Наполеона, виду его мрачного и вдохновенного лица и после недолгого отдыха подхватывали заразительные чувства, пламенным очагом которых оставалась Императорская гвардия. Военачальники, напротив, пребывали в растерянности, и присутствие Наполеона их стесняло и даже раздражало, ничуть не воодушевляя. Они не спорили с тем, что должны исполнить свой долг перед родиной, дав последнее и кровавое сражение, если можно таким образом спасти ее. Но они возмущались идеей давать его в Париже, если Наполеон захочет там сражаться. Их адъютанты и подхалимы вели такие же речи. Войсковые же офицеры говорили только об отмщении за честь оружия и сообщали свои чувства солдатам. И потому, как только показывался Наполеон, со всех сторон раздавались неистовые приветственные крики и проявлялось общее чувство, но не преданности ему лично, а ожесточения против неприятеля и изменников, которые, как говорили, сдали столицу.

Впрочем, повторим, вполне естественно, что перед лицом столь великих событий люди были глубоко взволнованы. Коленкур и застал их в большом волнении: когда в ночь со 2 апреля он появился у дверей Наполеона, бездельники из Главного штаба, охранявшие эти двери, засыпали его вопросами и умоляли сказать императору правду. Коленкура не было нужды умолять. Он просто, без обиняков и без замалчивания, рассказал обо всем, что видел и слышал за время пребывания в Париже. Он не скрыл, что Наполеон сделался предметом яростного общественного гнева, и сообщил о решениях государей в его отношении.

Наполеон принял Коленкура с большой мягкостью и видимой признательностью. Он не казался ни встревоженным, ни удивленным тем, что услышал. Из различных сообщений он уже знал о некоторых фактах, приведенных Коленкуром, и догадался об остальных. Он

знал об учреждении временного правительства и даже о низложении, не зная, однако, о его мотивировках. Отправив Коленкура отдыхать, Наполеон погрузился в глубокий сон.