История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

На следующий день, 3 апреля, он провел день в смотрах и приготовлениях, то погружаясь в размышления, то оживляясь, и казался поглощенным обширным планом, к исполнению которого ему не терпелось приступить. Войска переполняли гневом рассказы старых солдат гвардии о том, что недостойные изменники сдали Париж, и они выказывали только одно желание — вырвать столицу из рук предателей. Правда, эти чувства солдат и полковых офицеров не разделяли в штабах. Посланцы из Парижа, проникшие в штабы, заявляли, что Наполеон низложен законным образом и те, кто продолжают служить ему, служат мятежнику; что теперь и сам он не кто иной, как мятежник; что настало время оставить человека, который погубил Францию и погубит и их, и примкнуть к отеческому правительству Бурбонов, расположенному принять их в свои объятия; что только с этим правительством будет достигнут мир, ибо Европа решила покончить с Наполеоном и его сторонниками; что армия сохранит звания, пенсии и заслуги, покинув лагерь, ставший лагерем мятежников, и насладится, наконец, под сенью покровительствовавшего трона, обретенной ею славой; что в противном случае ее окружат четыреста тысяч неприятелей и уничтожат до последнего человека.

Подобные речи легко проникали в усталые и озабоченные души военачальников и вызывали странную ярость не только против политических ошибок Наполеона, слишком реальных и гибельных, но и против его мнимых военных ошибок. Послушать их, так он был простым авантюристом, которому улыбнулась фортуна, и он злоупотреблял ею, пока полностью не исчерпал. В 1813 и 1814 годах он, оказывается, совершал одни промахи и совсем недавно снова ошибся, отправившись в Сен-Дизье за неприятелем, которого следовало искать в Париже. Теперь же, сделавшись от неудач сумасбродным как никогда, он хочет дать последнее сражение и истребить несчастные остатки армии.

«Что ж, пусть будет последнее сражение, — говорили они, — если нужно вернуть честь оружия и спасти Францию! Но ведь Наполеон решил дать его прямо в Париже, видимо, чтобы поубивать столько же парижан, сколько австрийцев, пруссаков и русских!» Утверждение о сражении в Париже вероломно распространяли, чтобы вызвать ненависть к готовившейся последней попытке. С притворным, а порой и искренним ужасом вопрошали: разве не безумец или варвар готов сделать Париж полем битвы и доставить государям-союзникам законный предлог превратить столицу Франции в новую Москву?

На следующий день, то есть утром 4 апреля, Наполеон, казалось, решил действовать и откровенно объяснился на этот счет с Коленкуром. Корпуса Макдональда, Удино и Жерара должны были прибыть с минуты на минуту, и он рассчитывал, предоставив им день для отдыха, передвинуть их на линию 5-го или, самое позднее, 6 апреля и атаковать неприятеля с 70 тысячами солдат. В успехе Наполеон не сомневался. С раннего утра он отдал гвардии приказ передвинуться и расположиться за Мармоном и Мортье на Эсоне, дабы стать опорой движению и освободить место для постепенно прибывавших войск. Проведя смотр отбывавших корпусов, он собрал вокруг себя офицеров и младших офицеров и обратился к ним со следующими энергичными словами:

«Солдаты, неприятель, скрыв от нас три марша, завладел Парижем. Надо его выбить из города. Недостойные французы, эмигранты, которых мы имели слабость некогда простить, объединились с врагом и водрузили белое знамя. Трусы! Они получат свою награду за это новое посягательство! Поклянемся победить или погибнуть и отомстить за оскорбление нашей родины и нашего оружия!» — «Клянемся!» — раздался в ответ общий крик. Старые офицеры отвечали с жаром, вдохновленные горячим чувством, и затем разошлись, чтобы зажечь переполнявшим их огнем своих солдат.

По окончании этой сцены Наполеон поднялся по ступеням дворца в сопровождении толпы офицеров, одни из которых были воодушевлены только что вспыхнувшим энтузиазмом, а других переполняли совершенно

противоположные чувства. Тотчас вокруг маршалов собралась группа, где в один голос кричали, что безумец принял решение поставить на кон их жизни и само существование Франции и настал час ему помешать и выступить против подобного безрассудства. В этот момент появился Макдональд, не покидавший своего корпуса. Он спускался с лошади, покрытой грязью больших дорог, когда ему вручили письмо от Бернонвиля, который заклинал его, во имя дружбы и любимой им семьи, рисковавшей погибнуть в пламени в столице, покинуть тирана, сделавшегося теперь только мятежником, и перейти на сторону законного правительства Бурбонов, намеренных вернуться во Францию с миром и свободой.

Макдональд сохранил в душе чувства Рейнской армии, он был раздражен тем, что повидал и выстрадал в двух последних кампаниях, и страстно любил своих детей. Ему передавали от них весточку и сообщали, что они в Париже. Это сокрушило его сердце. Маршала окружили, сказали, что он должен присоединиться к другим военачальникам и вместе с ними положить конец опостылевшему и безрассудному режиму. Тот обещал и только попросил дать ему время переодеться в более подходящий костюм.