Западня? Но чья и на кого? По сигналу Саврова поднимается занавес, и вот из шести подъемных люков
Белогвардейцы поднимают руки, но это еще не все. Между кулисами и по колосникам перебежками передвигается темная фигура. Экс-капитан баритон Померанцев пытается бежать. Савров за ним. Тот — на узкие железные мостки, висящие вдоль стены высоко над площадкой сцены. Савров за ним. «Лицо Саврова. Лицо Померанцева. Внизу показалась маленькая фигурка Веры, разыскивающая Саврова. Она замечает сцену на мостках. Ее лицо — тревога, потом ужас… (Затемнение)»27.
Такова развязка28. О том, что произошло, зритель поймет из «эпилога», в котором появится Савров и в котором как возвещает сценарный кинотитр, «вновь возникают вопросы искусства, а конец… вы создадите сами»29. Эти слова — обращение к сидящим в кинозале строителям будущего, авторам новой жизни. Авторам же фильма предстояло создать конец здесь и сейчас. Эпилогу был нужен поцелуй — не мещанский, в диафрагму, а наш, советский, обещанный Александровым еще в заявке-либретто: ««СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА» должна проснуться. Искусство должно догнать революцию и идти с ней в ногу»30.
Напомним: справиться с эпилогом ни Александрову, ни Васильевым одним оказалось не под силу — по крайней мере, по мнению Совкино и Главреперткома31. Обратились за помощью к другим. Появилось как минимум шесть претендентов, каждый из которых предложил свой конец: ассистент режиссеров Юрий Музыкант, сценаристы Сергей Ермолинский и Всеволод Павловский, критик и консультант Хрисанф Херсонский, руководитель кинообъединения «Белгоскино» Михаил Кресин, а также, как мы уже говорили, Виктор Шкловский. Оставшееся нам место мы посвятим публикации и разбору концовки, предложенной последним, но прежде всего очертим стоявшую перед претендентами задачу: что такое конец фильма по-советски?
В плане теории вопрос о кинофиналах впервые рассмотрен в работе Шкловского «Поэзия и проза в кинематографе» (1927). Согласно его концепции, конец поэтического текста обыкновенно возвещается сменой доминанты: «В стихотворении Фета встречается такое разрешение произведения: даны четыре строфы определенного размера с цезурой <…>, разрешается стихотворение не сюжетно, а тем, что пятая строфа при том же размере не имеет цезуры и этим производит завершающее впечатление»32. Похожее — формально-геометрическое, чисто монтажное — разрешение Шкловский обнаруживает и в фильме Пудовкина «Мать» (1926). Вывод: «Мать» — фильм-кентавр, картина с романным сюжетом и поэтическим концом.
Позволим себе уточнить и одновременно расширить рамки этого рассуждения. В искусстве кино финальная смена доминанты — скорее правило, чем исключение из правил. Наблюдается она и в чисто повествовательном кино — в тех фильмах, которые Шкловский причисляет к прозаическим. Пример — финальная смена жанровой доминанты. В начале десятых годов у американских сценаристов вошло в привычку снимать напряжение финальных поединков с помощью комедийной концовки — так и названной по функции:
Одна из первых попыток этого рода — «Необыкновенные приключения мистера Веста в стране большевиков» (1924), гротесковая пародия на американский авантюрный киножанр в постановке Льва Кулешова по сценарию Николая Асеева. На протяжении сюжета шайка деклассированных аристократов морочит голову наивному американцу, показывая ему то «руины» Университета, то «развалины» Большого театра. Конец картины знаменуется сменой жанровой доминанты: эксцентрическая комедия превращается в документальный фильм. Представитель органов в открытом автомобиле выводит мистера Веста в мир советских реалий: вот Большой театр, вот Университет, а это — парад на Красной площади. Киносказ переводится в регистр ораторской речи, в случае с «Вестом» — буквально: речи Троцкого на первомайском параде34.