История любви

Когда Дженни рассказала мне об этом, я мысленно перечислил несколько мест, куда могла бы отправиться мисс Уитмен со своими – хо-хо-хо – тремя с половиной тысячами. Но тут Дженни спросила, не хочу ли я бросить юридический и содержать ее, пока она не получит диплом, позволяющий преподавать в государственных школах. Я глубоко задумался над всей ситуацией секунды на две и пришел к четкому и краткому выводу:

– М-мать!..

– Очень содержательно, – сказала жена.

– А что еще я могу сказать – «хо-хо-хо»?

– Нет. Просто научись любить макароны.

Научился. Я научился любить макароны, а Дженни научилась всем рецептам, позволяющим выдавать макароны за что-то другое. С нашим летним заработком, ее жалованьем и предстоящей мне ночной работой на почте в предрождественский наплыв мы в бюджет укладывались. То есть, много фильмов пропустив (и концертов, которых она не услышала), сводили концы с концами.

Именно что концы. В смысле общения наша жизнь переменилась решительно. Мы по-прежнему жили в Кембридже, и теоретически Дженни могла поддерживать отношения со своими музыкальными друзьями. Но не было времени. Она возвращалась домой из Шейди-Лейн усталая, а надо было еще приготовить обед (поесть в городе – из области невозможного). Мои же друзья тактично оставили нас в покое. Они нас не приглашали, чтобы нам не пришлось приглашать их, – надеюсь, я понятно объяснил.

Мы даже на футбол не ходили.

Как члену Университетского клуба, мне полагались места в замечательном секторе напротив средней линии. Но по шесть долларов за билет, итого – двенадцать.

– Нет, – возражала Дженни, – шесть всего. Ты можешь пойти без меня. Я ни черта не смыслю в футболе, только и слышишь «вали его», что тебя, по-видимому, заводит. Так что дуй туда!

– Вопрос исчерпан, – отвечал я, как-никак муж и глава семьи. – Кроме того, я употреблю это время на занятия.

И все же по субботам во второй половине дня я сидел с транзистором возле уха и слушал ор болельщиков географически меньше чем в миле от меня, но теперь совсем в другом мире.

Свое привилегированное клубное место на игру с Йелем я отдал сокурснику Робби Уолду. Когда Робби ушел, рассыпавшись в благодарностях, Дженни попросила еще раз сказать, кому позволено сидеть в клубном секторе, и я снова объяснил, что тем, кто, независимо от возраста, роста и социального положения, доблестно служил Гарварду на спортивных площадках.

– И на воде? – спросила она.

– Спортсмен есть спортсмен, – ответил я. – На воде и на суше.

– Кроме тебя, Оливер, – сказала она. – Ты в морозильнике.

Я не стал длить тему, сочтя, что это обычная ее подначка, а вопрос о воде – так мне хотелось думать – касается всего лишь спортивных традиций Гарвардского университета. И не содержит тонкого намека на то, что стадион «Солджерс-Филд», вмещающий сорок пять тысяч зрителей, предоставляет этот замечательный сектор всем бывшим спортсменам. Всем. Старым и молодым. Сухопутным и водным – и даже замороженным. И только ли шесть долларов удерживали меня от посещения стадиона по субботам?

Нет, если она намекала на что-то другое, предпочту об этом не гадать.

13

Мистер и миссис Оливер Баррет III имеют честь пригласить Вас на обед по случаю шестидесятилетия мистера Баррета. В субботу, 6 марта. В 19 часов.

Дувр-Хаус, Ипсвич, Массачусетс. Просьба ответить.

– Ну? – сказала Дженнифер.

– Ты еще спрашиваешь? – ответил я.

Я делал выжимку из важного прецедентного дела в уголовном праве «Штат против Персиваля». Дженни тормошила меня, помахивая приглашением.

– Оливер, я думаю, что уже пора.

– Для чего пора?

– Ты прекрасно знаешь для чего, – сказала она. – Он что, должен приползти к тебе на четвереньках?

Я продолжал работать, а она – обрабатывать меня.

– Олли, он протягивает руку дружбы!

– Ерунда, Дженни. Конверт надписала мать.

– По-моему, ты сказал, что не заглядывал в него.

Ладно, заглянул, наверное, раньше. Выскочило из головы. Я был на середине «Штата против Персиваля», и тучей нависал экзамен. Не время меня доставать.

– Олли, подумай, – сказала она, теперь почти умоляюще. – Шестьдесят лет не шутка. Да будет ли он жив еще, когда ты наконец надумаешь мириться.

Я объяснил ей в самых простых словах, что примирения не будет и пусть мне, пожалуйста, дадут заниматься. Она сидела тихо на уголке подушки у меня под ногами. И хотя не издавала ни звука, я почувствовал, что смотрит она на меня упорно. Я оторвал взгляд от бумаги.

– Когда-нибудь тебя достанет Оливер Пятый, и ты…

– Оливером его не назовут, будь уверена, – отрезал я.

Она не повысила голос, как обычно, в ответ на мою резкость.

– Слушай, Ол, если даже назовем его Клоуном Бозо, он все равно будет возмущаться тобой, потому что ты был важным гарвардским спортсменом. А когда он станет первокурсником, ты, может, будешь заседать уже в Верховном суде!