История Марго

– Раз так, сниматься придется тебе, – сказала Жюльет. – Ты мне подойдешь.

– Я не умею играть.

– Это же фильм, не переживай. Я смонтирую все так, что ты будешь выглядеть шикарно.

Я улыбнулась. Я не могла воспринимать ее слова всерьез.

– Ладно, посмотрим.

Она сказала “спасибо”, взяла меня под руку и положила голову мне на плечо.

По утрам я просыпалась с отчетливым ощущением, что мое сердце разбито. Я знала: что-то ранило меня, но это было в прошлом, и теперь во мне оставалась только зыбкая грусть. Я не могла вспомнить, что произошло. Эти несколько секунд забвения были благодатью. Потом память возвращалась. Он умер. Что-то резко обрывалось у меня в животе.

Я пыталась думать о другом. Представляла, как Жюльет закуривает у окна и привычным движением стряхивает пепел. Как Матильда моет и нарезает купленный на рынке лук-порей. Как Тео включает в гостиной радио.

Я переходила дорогу, не видя автобусов и машин. Я наслаждалась этим ощущением отстраненности. Я бы никому в этом не призналась, но мне нравилось, как легко я теряю в весе, потому что желудок теперь постоянно скручивали спазмы; нравилось, что гудки машин всегда возвращают меня к реальности. Я рыдала по ночам и с утра чувствовала себя разбитой, щеки и губы воспалились, соль разъедала кожу под глазами. Я тщетно ждала, что Анук заметит и что-нибудь скажет.

Но она погружалась в свои проекты с головой, запах ее духов от “Эрмес” витал по всей квартире, и ее голос доносился из-под двери комнаты, когда она говорила с Матильдой по телефону. Уже потом я поняла, что она хотела защитить меня. Она относилась к роли матери серьезно, просто понимала ее по-своему.

Но когда она думала, что я не смотрю, я замечала внезапную пустоту в ее глазах и дрожь в руках, резавших яблоко. Возвращаясь домой из школы, я видела ее опухшее лицо. Это по-прежнему приводило меня в ярость: она не могла не показывать мне свою боль, даже когда старалась.

Наши совместные ужины почти всегда проходили в тишине. Надо было чем-то питаться, и мы ели одно и то же изо дня в день. Топливо на завтра, говорила она. Готовый рис с лососем в полиэтиленовых упаковках, которые мы бросали в кипящую воду, нарезанные помидоры с моцареллой, половинка дыни и прошутто, замороженные и разогретые в духовке pommes dauphine[27]. Когда в холодильнике было пусто, я ела хлопья.

Однажды вечером Анук говорила без умолку, рассказывая мне о пьесе, в которой играла по просьбе одного своего друга. Она просто помешалась на этой пьесе. Это была низкобюджетная постановка. Платили ей мало, но у режиссера, того самого друга, был талант. Она очень обрадовалась, когда ее пригласили в этот проект, а сейчас говорила о нем с горечью. Я почувствовала неладное.

– Тебя что-то беспокоит? – спросила я.

Ее друг спит с актрисой, играющей главную роль. Он старше ее на двадцать три года, но куда более серьезная проблема – это разница в их положении. Она никто. Это ее первая роль в театре. Соблазнять режиссера в самом начале карьеры было глупой ошибкой.

– А тебе-то какая разница? – спросила я.

– Просто я знаю его уже давно. Он человек влиятельный. Он может превратить ее в звезду или разрушить ее карьеру. Но еще он может без малейших угрызений совести сделать ей ребенка. Тут-то для нее все и закончится, не начавшись. А она как раз в его вкусе. Длинные ноги, губы как щупальца осьминога.

– Она его любит?

– С чего бы? – отозвалась Анук. – Он толстый, и у него гнилые зубы.

– В таком случае это он ее соблазнил, а не она его.

– Я видела, как она на него смотрит, как во время репетиций кладет руку ему на колено под столом.

– Может, она с ним счастлива.

Анук провела языком по зубам, проверяя, не прилипла ли к ним еда.

– Ты бываешь очень жестока к людям, которые кажутся тебе похожими на тебя саму, – сказала я.

Она раздраженно вздохнула и забрала у меня тарелку, даже не спросив, буду ли я доедать. Остатки она соскребла на собственную тарелку, чтобы выбросить. Я не всегда понимала, когда меня заносит. Мы обе были малочувствительны к взаимным нападкам, но не решились бы так разговаривать с кем-нибудь еще, даже с Тео или Матильдой, потому что понимали, как это ранит и как безобразно выглядит.

– Я хочу, чтобы она делала осознанный выбор, когда речь идет о ее будущем, – сказала Анук.

– Нет, ты хочешь ее спасти. И что ты собираешься сделать? Скажешь ей, чтобы она его бросила?

– Я надеюсь, что они предохраняются, вот и все.

Я повторила в уме ее слова. Анук подразумевала, что материнство – препятствие на пути к профессиональному успеху. Разве она не рада, что стала матерью, что у нее есть я? Я хотела такую мать, чтобы с ней можно было смеяться, как с подругой. Когда я жаловалась Матильде, она советовала мне набраться терпения. “Твоя мать делает то, что умеет лучше всего”, – говорила она. Разве она не поддерживает тебя день за днем?