История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Природа этого сочинения способна вызвать и иные последствия: более легковерный, чем я, и склонный верить в чудесное читатель рискует превратиться в такого же фантазера и графомана, как сия дева. Потребность чем-то занять себя вынудила меня провести целую неделю, изучая этот шедевр, порожденный экзальтированным, склонным к измышлениям умом. Я ничего не сказал бестолковому тюремщику; но выносить это было свыше моих сил. Стоило мне заснуть, и я чувствовал, сколь болезнетворное влияние оказало это сочинение на мой разум, ослабленный тоской и скудным питанием. Когда, проснувшись, я вспоминал свои фантасмагорические сны, то безудержно веселился, испытывая немедленное желание записать их; имей я все необходимое, возможно, я создал бы на своем чердаке творение еще более безумное, чем то, что послал мне господин де Кавалли. С этого времени я понял, насколько ошибаются те, кто приписывает определенную силу человеческому разуму: все относительно, и человек, который всесторонне изучил бы себя, обнаружил бы в себе одни только слабости. Я понял, что хотя и не так часто случается, чтобы люди теряли рассудок, однако потерять его и впрямь нетрудно. Наши суждения подобны оружейному пороху — хотя он легко воспламеняется, но не вспыхивает сам по себе: для этого его нужно поджечь; или же как стакан для воды: сам по себе он не разбивается, его нужно уронить. Книга этой испанки — верное средство свести человека с ума; надо только дать ему отведать этого яда, когда он сидит в тюрьме — в полном одиночестве и томясь от безделья.

В 1767 году на пути из Памплоны в Мадрид мой кучер остановился пообедать в старинном кастильском городке; увидев, до чего он уныл и безлик, мне захотелось узнать его название. Как же я смеялся, когда мне сказали, что это и есть Агреда! Именно здесь святая безумная дева разродилась своим шедевром, который мне никогда не довелось бы прочитать, если бы не вмешательство господина де Кавалли. Старый священник указал мне на тот дом, где писала сестра Мария, родители и сестра которой тоже были святыми. Он сказал, что на самом деле Испания ходатайствовала перед Римом о канонизации ее наряду с преподобным Палафоксом[35]. Возможно, именно этот «Град Мистический» вдохновил отца Малагриду[36] на жизнеописание святой Анны, которое ему тоже продиктовал Святой Дух; но, должно быть, бедный иезуит претерпел мученичество из-за своего творения: это дает ему больше оснований быть возведенным в ранг святого, когда его орден возродится[37] и вернет свое утраченное величие.

Прошло девять или десять дней, и у меня закончились деньги. Стражник спросил, куда ему пойти, чтобы пополнить мои запасы, я же лаконично ответил: «Никуда». Мое молчание не понравилось этому жадному и болтливому типу. Назавтра он сообщил, что трибунал присудил мне вспомоществование по пятьдесят сольдо в день и в качестве моего казначея он будет распоряжаться этими денежными средствами, как я ему прикажу, и помесячно давать мне отчет о тратах. Я велел ему дважды в неделю приносить мне «Gazette de Leide»[38], но он сказал, что это запрещено. Этих пятидесяти сольдо хватало с лихвой, ибо теперь я физически не мог есть. Из-за страшной жары и скудного рациона я совсем обессилел. Лето было в разгаре, лучи солнца плавили свинец крыши, и я чувствовал себя, как если бы находился внутри раскаленного чана; по мне ручьями струился пот и стекал на пол по обе стороны кресла, в котором я сидел раздетый догола — так мне было легче.

Две недели я не испражнялся, а когда наконец проделал это, то думал, что умру от немыслимой боли. Оказалось, что в тюрьме я приобрел геморрой, от которого так и не смог никогда избавиться. Это наследство периодически напоминает мне о своем происхождении, но радости мне не прибавляет. Если медицина не в состоянии снабдить нас хорошими лекарствами, чтобы избавить от недугов, она по меньшей мере дает нам возможность приобрести их. В России к этой болезни относятся весьма серьезно, даже уважают тех, кто ею страдает. Страшный озноб, охвативший меня в тот же день, ясно указывал, что у меня лихорадка. Я остался в постели и назавтра, но ничего никому не сказал; когда на третий день стражник вторично увидел, что я не притронулся к обеду, он спросил меня о самочувствии; я же ответил, что все прекрасно. Тогда он с пафосом стал говорить о привилегиях, которыми пользуются узники в случае болезни, о том, что трибунал бесплатно посылает врача, лекарства и хирурга и что зря я не даю ему распоряжений, поскольку у него нет сомнений, что я болен. На это я ничего не ответил, но тремя часами позже он вернулся один, без спутников, со свечой в руке и в сопровождении особы с серьезным и значительным выражением лица, что незамедлительно выдало в нем врача.