История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Нет ничего более невинного, чем допущенная им ошибка; но также существуют законы света, которые можно нарушить нечаянно, однако от наказания это не спасает. Я поздравил его с тем, что ему было известно, в чем состоит его преступление и какова будет форма содержания под стражей; а поскольку совершенный им проступок не был серьезным, я предсказал ему, что он пробудет со мной неделю, потом ему сделают небольшое внушение, а затем на полгода отправят домой, в Брешию, где он должен будет находиться безвылазно. Аббат честно ответил, что не думает, что пробудет со мной целую неделю. Вот типичный пример: когда человек не считает себя виновным, то не может даже допустить, что подвергнется наказанию. Я не стал его переубеждать, но случилось именно так, слово в слово, как я и предсказал. Я твердо решил сделать все, что в моих силах, чтобы облегчить, насколько это возможно, страдания, причиненные ему заключением. Я настолько вошел в его горестное положение, что все то время, пока он находился со мной, даже не вспоминал о своих бедах.

Назавтра на рассвете Лоренцо принес кофе и большую корзину с обедом для господина аббата, который даже представить себе не мог, как можно иметь аппетит в такие минуты. Мы прогуливались по чердаку, пока тюремщики обслуживали других заключенных; потом нас заперли в камере. Поскольку аббата донимали блохи, он спросил меня, почему я не разрешаю у нас подметать. Мне было невыносимо думать, что либо он считает меня нечистоплотным, либо воображает, будто моя кожа грубее, чем у него. Я все ему открыл и даже показал. Я видел, что он удивлен и к тому же расстроен тем, что в каком-то смысле вынудил меня сделать это важное признание. Он пожелал мне успешно трудиться и закончить отверстие по возможности днем, чтобы он помог мне спуститься, а потом поднял бы наверх веревку, поскольку сам он не хочет усугублять свое положение побегом. Я наглядно показал ему приспособление, с помощью которого, как только я окажусь внизу, наверняка сумею стянуть за собой и простыню, — она-то и послужит веревкой, — это была палочка, одним концом привязанная к шнуру. Простыня будет крепиться к основанию кровати только с помощью этой палочки, она же с двух сторон будет соединена со шнуром, протянутым под кроватью; основной шнур должен спускаться вниз до самого пола в зале инквизиторов, и, как только я приземлюсь, я потяну его на себя. Он тоже не сомневался в том, что это удастся, и поздравил меня с предполагаемым успехом; к тому же такая предосторожность была совершенно необходима, поскольку, если простыня останется висеть в дыре, она тотчас же привлечет внимание Лоренцо, который должен пройти через эту залу, чтобы попасть к нам в камеру; он немедленно бросится искать меня, поймает и арестует. Мой благородный компаньон считал, что я должен приостановить свою работу, опасаясь неожиданностей, тем более что мне еще потребуется несколько дней, чтобы закончить отверстие, которое будет стоить Лоренцо жизни; но мысль о том, что я обрету свободу, пусть даже ценой его жизни, не ослабила моего рвения обрести ее. Я бы поступил точно так же, даже если бы из-за моего побега казнили всех стражников. В сознании человека, заключенного в тюрьму, любовь к отечеству становится весьма призрачной.

Несмотря на мое прекрасное расположение духа, товарищ мой почти все время пребывал в хандре. Он был влюблен в синьору Алес*** и должен был испытывать счастье, но чем счастливее любовник, тем он несчастней, когда у него отбирают объект его сердечных мук. Он вздыхал, не мог сдержать слез и был вынужден осознать, что, не будь тюрьмы, не существовало бы и причины для его страданий; он признался, что влюблен, а предмет его страсти соединяет в себе все возможные добродетели, что не позволяет ее пылкости переходить дозволенные границы глубочайшего уважения. Мне было искренне жаль его, и я так и не осмелился сказать ему в утешение, что любовь — не более чем безделица, ибо так нелепо утешают влюбленных лишь истинные глупцы. Неправда и то, что любовь — только безделица. Я неоднократно поздравлял себя с тем, что не влюблен, и последнее, что приходило мне в голову, — это мысль о девушке, с которой я должен был обедать в день святой Анны, как раз когда меня арестовали.

Неделя пролетела незаметно; как я и предсказал, я лишился приятной компании, но не дал себе времени горевать об этом. Мне ни разу не пришлось напоминать этому достойному человеку, что он должен хранить тайну. Малейшие мои сомнения на этот счет были бы сродни оскорблению.