История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Помимо Пьомби и «Четверки» государственные инквизиторы располагают также еще девятнадцатью ужасными подземными темницами, обустроенными в том же Дворце дожей; к содержанию в них приговариваются преступники, осужденные на смертную казнь. Все судьи на свете неизменно полагают, что, даруя жизнь тем, кто заслужил смерть, они оказывают им милость, вне зависимости от того, какими бы ужасными ни были условия заключения, заменившего казнь. Эти девятнадцать подземных застенков — настоящие могилы; их еще называют «Колодцами», и по достаточно понятной причине: они постоянно залиты на два фута морской водой, проникающей туда через ту же зарешеченную дыру размером всего в один квадратный фут, откуда поступает немного света. Если заключенный не хочет стоять весь день по колено в ванне с соленой водой, он должен сидеть на козлах, где лежит его тюфяк и куда на рассвете ставят воду, суп и кусок хлеба, который он должен съесть тотчас же, иначе морские крысы, но крупнее тех, что водятся у меня в Балке, выхватят этот кусок прямо у него из рук. В этом жутком узилище, где обычно заключенные томятся до последнего своего вздоха, довольствуясь подобной пищей, и где, как кажется, человек способен прожить всего пять или шесть месяцев, многие доживают до глубокой старости, и мне рассказали, что один недавно умерший восьмидесятилетний старец попал туда, когда ему было сорок. Убежденный в том, что заслужил смертную казнь, наверное, находясь там, он был счастлив (есть люди, которых страшит только смерть); это был шпион; во время последней войны, которую Республика вела против Турции в 1716 году, он уехал с Корфу, вступил в армию великого визиря, чтобы узнавать обстановку и сообщать об этом маршалу фон Шуленбургу, защищавшему крепость. Этот негодяй одновременно был и шпионом великого визиря. За эти два часа ожидания я дал возможность своему воображению нарисовать картину того, как меня отправляют в «Колодцы». Там, где живут призрачными надеждами, страхи тоже чрезмерны. Суд, в чьих руках находилась моя судьба, имел в своем распоряжении камеры как на чердаке, так и в подземелье дворца и, не колеблясь, мог отправить в ад того, кто попытался удрать из чистилища.

Наконец я услышал скрип засова и шаги, выдававшие ярость приближающегося ко мне тюремщика. Я увидел Лоренцо, лицо которого было искажено гневом. В бешенстве, проклиная Бога и святых угодников, он потребовал, чтобы я отдал ему топор и все инструменты, с помощью которых проделал дыру в полу камеры, а также чтобы я назвал имена тех, кто снабдил меня ими. Не дрогнув, с полным присутствием духа, я ответил, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он приказал двум стражникам обыскать меня, но я пресек эту попытку, поскольку через мгновение сам разделся донага. Он велел обшарить мои матрасы, вытряхнуть тюфяк, даже заглянуть в вонючий ночной горшок; схватив сиденье кресла и не нащупав в нем ничего постороннего, с досадой швырнул его на пол. «Вы не хотите мне указать, где спрятаны инструменты, которыми вы проделали дыру в полу, но вас заставят сознаться в этом», — сказал он. Я ответил, что если бы я действительно сделал дыру в полу, то инструменты мне мог принести только сам Лоренцо, и выходит, я их ему вернул, раз он не в силах их отыскать. Услышав это замечание, которое недовольные им помощники встретили аплодисментами, Лоренцо взвыл, начал биться головой о стену, затопал ногами, и я подумал, что у него начинается приступ буйного помешательства. Он вышел в сопровождении стражников, которые уже принесли мои книги, бутылки, обед, ждавший меня с раннего утра, и все мои пожитки, за исключением кремня и лампы. Затем он вышел в коридор и закрыл оба окна, откуда поступало немного воздуха, в результате чего в разгар убийственно жаркого лета я оказался в герметически закупоренном крошечном пространстве, куда совсем не проникал свежий воздух. Признаюсь: после ухода Лоренцо я понял, что легко отделался. Несмотря на свое ремесло, он даже не подумал о том, что ему следовало бы распотрошить кресло, и, поскольку эспонтон все еще находился в моем распоряжении, я надеялся, что он мне пригодится, хотя в голове у меня не было никаких конкретных планов.

Из-за дикой жары и треволнений этого дня я не смог уснуть. Наутро Лоренцо принес мне вино, превратившееся в уксус, мерзкую на вкус воду, подгнивший салат и протухшее мясо; убрать камеру он не приказал и не открыл окон, хотя я просил их открыть. С этого дня один из стражников начал совершать довольно странную процедуру по осмотру моей камеры: вооружившись железным прутом, он тщательно простукивал пол и стены, чтобы убедиться в том, что они целы, он даже отодвигал кровать. Я заметил, что тюремщик никогда не проверяет потолок. Это наблюдение через несколько дней породило план побега через крышу. Но чтобы план созрел, необходимо было дождаться определенного стечения не зависящих от меня обстоятельств, ибо все, что бы я ни сделал, было бы тут же замечено. Малейшая царапина немедленно бросилась бы в глаза любому из стражников, заходившему ко мне в камеру по утрам.