История моей жизни

Когда наступает вечер, Николай приглашает меня в Кремль.

- Вот увидишь, как Москва встречает светлый праздник, и тогда ты полюбишь христианство.

- Знаешь, Коля, - вмешивается в разговор Саша, устрой его так, чтобы он видел крестный ход с Ивана Великого. Попроси Володю, и он это сделает.

Впоследствии я узнаю, что Володя - двоюродный брат Беляева и старший звонарь Успенского собора.

Приготовляемся к празднику. Саша одевается во все новое и выглядит красавицей. Все на ней так складно, сама она так грациозна, и так чудесно блестят ее глаза, что Беляев поминутно целует ее, каждый раз повторяя: "Прости, господи, мои прегрешения" - и при этом смеется мягким бархатным голосом.

8. ВЕЛИКАЯ ФЕЕРИЯ

Высокий тощий человек с козлиной желтой бородкой и беспрерывно мигающими глазами встречает нас перед каменной лестницей, ведущей на высочайшую колокольню Кремля. Этот человек и есть Владимир Степанович Добровольский - двоюродный брат Беляева. Его-то Саша и называет Володей. Время - около десяти часов. В Москве тишина, жизнь на уяицах затихает, чувствуется приближение торжественного часа.

Мы с звонарем медленно поднимаемся по крутой винтообразной лестнице и, наконец, попадаем в раздел, называемый "Двенадцать". Здесь имеется двенадцать колоколов такой величины, что мне кажется невероятным поднятие необычайной тяжести на такую огромную, высоту. Но Володя ведет меня еще дальше и говорит не без хвастливости в тоне:

- Это что - апостолы! Вот увидишь "Ивана Великого", тогда поймешь какой колокольчик висит над Москвой.

И действительно, когда, поднявшись на самую вершину колокольни, попадаем на гранитную площадку, где висит на толстых стальных балках колокол, объемом своим не меньше нашей комнаты, - я искренне прихожу в изумление.

- А как же можно было поднять это? - спрашиваю я.

- С помощью господней все возможно, - отвечает звонарь.

Я стою перед узким полукругом каменного просвета и вижу всю Москву. Колоссальный город, широко разметавшись, поблескивает множеством огней и чарует глаз.

Долго сидим мы с Владимиром Степановичем на низенькой каменной скамеечке и ждем момента, когда нужна будет ударить в большой колокол. Толстый канат, привязанный к огромному многопудовому языку колокола, лежит тут же, на скамье. Большие серебряные часы лежат на ладони звонаря, он, ежесекундно поглядывая на них, шепчет:

- Еще две минуты...

К нам приходят два помощника звонаря и берут канат в руки.

Владимир Степанович идет к просвету и впивается глазами в темноту теплой весенней ночи. Он оборачивается и делает знак рукой.

Звонари раскачивают язык колокола, и после третьего движения раздается невыразимый, непередаваемый медный густой гул. Я мгновенно глохну, все мое существо заполняется этим гулом.

Проходят два-три мгновенья, и нашему колоколу начинают отвечать сотни колоколов московских церквей.

Медные крики шумными волнами несутся в темноте тихой ночи и так кричат, так вопят, что я всерьез начинаю верить, что в небесах не могут не услышать этих призывных металлических криков.

Я стою у просвета и хорошо вижу широко раскрытые врата Успенского собора. Оттуда вытекают густые волны людей. Это человеческое море ширится, растягивается н волнуется. В него со всех сторон Кремля вливаются новые человеческие громады, и образуется один сплошной черный океан, осыпанный множеством золотых звезд - горящих свечей.

Быстро спускаюсь, с колокольни, чтобы влиться в крестный ход.

Я - наивный мальчик - убежден, что в этот день в Москве не найти ни одного голодного. У самых бедных людей на столах красуются творожные пасхи и пышные высокие куличи, украшенные искусственными цветами и сахарными барашками. Перед моими глазами проходят бесконечные ряды женщин и мужчин с белыми узелками, наполненными куличами, пасхами и крашеными яйцами.

Между рядами медленно плывут священники и дьяконы, окропляют эти праздничные яства "святой" водой, и обыватели - радостные и счастливые торопливо расхoдятся по домам, где их ждут малые дети и дряхлые старики.

И так всюду - от самых низких, сырых подвалов до господских бельэтажей в холодных чердаков столичной бедноты. Разговляются все. Сегодня тот праздник, когда люди близко подходят друг к другу и считают себя братьями одной великой человеческой семьи.

Мы - я и Саша - разговляемся у Протопоповых.

Нежная розовая заря играет на высоких золотых куполах церквей, когда мы с Сашей приближаемся к дому моего крестного отца.

Входим, попадаем в столовую, ярко освещенную, с длинным развернутым столом на тридцать шесть персон.

И чего только нет на этом столе! Всевозможные водки, вина, ликеры, разные закуски, колбасы, рыбы, телятина, окорока - всего не перечесть. За столом уже сидит вся родня Протопоповых, но самого хозяина нет, как нет и Николая Беляева. Они где-то разъезжают по богатым домам и славят Христа. Елена Ивановна крепко обнимает меня, христосуется по всем правилам: трижды, а в последний раз, должно быть, нечаянно, слегка кусает мою нижнюю губу. Замечаю в ее голубых глазах теплые сверкающие точечки.