История моей жизни

- Я, милый мой, - продолжает он нашептывать, - сорок лет по морям ходил, в скольких авариях участвовал, в добровольном флоте шкиперов да боцманов замещал, плаваю, что твоя камбала, но что б я, трезвый человек, в таком омуте стал купаться, - никогда!.. А ты, этакий щенок, креветка, можно сказать, ничтожная - и вдруг залез... Хорошо, что я сегодня, по случаю трезвости, поудить пришел... А ежели б меня здесь не было?.. Ну и капут поминай как звали мальчика...

Слова моряка действуют на меня лекарственными каплями, и я чувствую себя лучше. Приподнимаюсь, сажусь, подсовываю под себя ноги и украдкой поглядываю на старика.

Он занят удочками. Налаживает поплавки, прикрепляет к ним крючки и делает все это ловко и быстро, хотя руки у него толстые, а пальцы кривые. Одет он очень бедно: на босых ногах опорки, а штаны в коленках порваны. Морщинистое и обветренное лицо покрыто серебряной пылью небритой бороды. Маленькие острые глаза черными искрами поблескивают из-под лохматых бровей.

- Дедушка, вы меня вытащили из воды?

- А то кто же?

- А как вы это сделали?..

- Очень просто: вижу, что тонешь, ну, я тут живым манером, по-матросски, лег на камень, рукой поймал тебя за волосья и вытащил. Штука не хитрая... На своем веку немало дураков вылавливал из воды.

Старик еще что-то говорит, но так тихо, что мне ничего не слышно.

Слежу за тем, как он, не торопясь, достает из банки червя и натягивает его на крючок.

- Дедушка, позвольте, я вам помощником буду... Я умею... Мы на Тетереве...

- Тсс...

Старик грозит мне пальцем, и я обрываюсь...

- Какого дьявола ты звоном рассыпаешься! Всю рыбу разгонишь, - шипит старик, склонив ко мне желтый безволосый череп. - С твоим голосищем тебе по дворам "Разлуку" петь, а не рыбачить... Рыба, милый мой, - продолжает он уже миролюбивым шопотом, - зверь чуткий и тишину любит. У нее, у рыбы-то, ушей хоть и нет, зато глазами слышит...

- Как глазами? - спрашиваю я как можно тише.

- Очень даже обыкновенно. У рыбы глаз и зрячий и чуткий. Она, милый мой, даже тень слышит. Скользнет, скажем, по воде тень чайки, а рыба, глядишь, уже винтом зарывается в море... Ну, а теперь, милый мой, натяни штанишки и уходи с богом... Мне помощников не надо.

Ухожу, провожаемый горячим солнцем и сонным журчанием покойного моря.

2. СЫТЫЕ И ГОЛОДНЫЕ

Предо мною гигантская лестница, каких я еще никогда не видывал. Она шире улицы, выше киевского Подола и вся из камня.

Лежит, распластанная на солнце, и пятки обжигает. Скачу по расплавленным ступеням вверх, беру последнюю площадку и попадаю на бульвар перед большим бронзовым человеком со свертком в правой руке, протянутой к морю.

Здесь так красиво и богато, что начинаю трусить: боюсь, что меня, босоногого, отсюда прогонят. Не вижу ни одного простого человека. Гуляют одни господа и барыни. Гуляют парами.

В конце бульвара на широкой площадке, украшенной желтыми, синими и красными цветами, собираются музыканты. Они поднимаются на эстраду, похожую на большую белую раковину.

Верчусь среди красивой, нарядной публики, вдыхаю миндальный запах цветущих акаций, и мне кажется, что попал на богатую свадьбу. Вот заиграет оркестр, и все пары начнут танцевать.

Забываю о пятаке, лежа'щем в кисетике, о толкучке, о горячем пироге с ливером... Мне не хочется уходить отсюда. Понемногу осваиваюсь, обхожу весь бульвар, всматриваюсь в отдельные лица, запоминаю украшенные золотом кортики, болтающиеся на черных ремешках у морских офицеров, и пунцовые розы в темных волосах женщин.

Подхожу совсем близко к обширной террасе, защищенной от солнца парусиной, где в светлых костюмах за мраморными столиками сидят кавалеры с дамами, едя г мороженое, а из высоких хрустальных бокалов через соломинки сосут прохладительный напиток цвета рубина.

Здесь я готов простоять всю жизнь, - как вдруг меня кто-то ударяет ниже спины чем-то твердым. Ударяет не очень больно, но и не совсем ласково. Оборачиваюсь и замираю: надо мною мясистое круглое лицо городового.

Черные усы пиявками изогнуты поперек толстых, налитых темною кровью щек.

- Пшел отседа!..

И затуманивается сказка красивой жизни, и я снова шмыгаю по горячим плитам одесских улиц.

Голод приводит меня на базар. Из мира красоты и роскоши попадаю в царство бедности и понятной мне простоты. Босоногих мальчишек и девчонок не счесть.

Здесь не приморский бульвар, где говорят глазами да улыбками и где тишину и порядок охраняет свирепый городовой. Тут люди, собравшись в большом количестве, грудью и локтями проталкивают себе дорогу. Здесь не стесняются, а каждый человек старается горлом и кулаками вырвать у жизни кусок хлеба.

На этой ежедневной ярмарке, где бедные продают нищим свою нужду, никогда не бывает просторно. Среди бесчисленных ларьков, палаток, будок и лавчонок плещется распаренное человеческое месиво, густо растекаясь по узким проходам.

Божба, клятвы, уверенья, перебранка, проклятия, смех и стоны сливаются в один сплошной, непрекращающийся ни на минуту разноголосый шум.