Во времена, когда человеческая компания и материальные условия были неудовлетворительны, курение выполняло целый ряд функций. В часто цитируемом пассаже из Чарльза Кингсли описан подвиг ранних индийских первооткрывателей табака: «Табак – это товарищ одинокому, друг холостому, пища голодному, утешение печальному, снотворное страдающему бессонницей, огонь замерзающему…»[777]
Он выступал как укрепляющее средство перед лицом социальной депривации. Чарльз Диккенс использовал термин, обозначавший в XIX веке депрессию, при описании выживания Мэгвича в австралийских пустынях: «И без курева я тоже никак не могу. Когда меня там, на краю света, определили пасти овец, я, наверно, сам с тоски превратился бы в овцу, кабы не курево»[778]. Когда глиняная трубка была вытеснена сигаретой, а в урбанизирующемся обществе участились случаи временного уединения, курение оставалось доступным и недорогим ответом на одинокость. «Массовое наблюдение» опрашивало женщину, недавно переехавшую в мегаполис: «Я провела одна в Лондоне несколько месяцев, – отвечала она. – Я была очень несчастна и больна и совсем не знала городской жизни, чтобы уметь сойтись с подходящими мне людьми. ‹…› Я сидела одна в своей комнате и курила, наблюдая за людьми из квартир напротив, как они сновали туда-сюда в своих машинах, с собаками, детьми и друзьями. Вот так и пристрастилась к курению»[779].В 2016 году ведущая Би-би-си Клодия Хаммонд совместно с благотворительным фондом Wellcome Trust провела «Изучение развлечения», в ходе которого более восемнадцати тысяч человек из 134 стран мира попросили назвать лучшие, с их точки зрения, виды отдыха. В десятку лучших вошли (в порядке популярности): «чтение»; «сон или дремота»; «любование природой или пребывание на природе»; «пребывание в одиночестве»; «прослушивание музыки»; «ничегонеделание»; «прогулки»; «принятие ванны или душа»; «мечтание о приятном»; «просмотр телевизора»[780]
. Большая часть этих занятий и составляла ежедневные способы расслабления. «Ничегонеделание» всегда было основным вариантом в часто очень небольшом промежутке между работой и сном. Прогулка, как утверждалось на протяжении всего нашего исследования, была обычным, невоспетым видом активного отдыха. Современный водопровод, музыкальные записи и телевидение обогатили программу, но большинство способов провести свободное время в этом международном исследовании не зависело от технологических инноваций. Примечательно, что все эти тихие занятия либо были полностью одиночными, либо могли быть легко осуществлены в отсутствие компании (одиннадцатым занятием была «медитация или практика осознанности», о которой пойдет речь в шестой главе). Взаимодействие с людьми требует определенных усилий.В Великобритании возможности для спокойного отдыха множились на протяжении ХХ века, постепенно (пусть и не равномерно) привлекая все более широкие слои общества. Выделение времени для себя накладывалось на историю потребления, движимого теми же силами – располагаемым доходом, технологическими усовершенствованиями в производстве и в быту, средствами массовой коммуникации и разделением домашней и профессиональной сфер. Расширяющееся понятие хобби подразумевало приватность занятия, ценность которого и достижения в котором определяются тем, кто его практикует. Оно также отражало его структурную идентичность, в которой все виды деятельности поддерживаются энергичной экономикой товаров и услуг и сами поддерживают ее. В этом смысле курение в период своего расцвета в середине XX века было одновременно эмблемой общества массового потребления и прямым наследником самой базовой формы абстрагированного уединения.
Более структурированные занятия, включая потребление табака, были активно действующими факторами. Руки и разум работали над поставленной задачей. «Одно из основных ощущений при курении, – резюмировало «Массовое наблюдение», – заключается в том, что сигарета делает с курильщиком нечто»[781]
. Эта практика давала практикующему что-то такое, чего можно было бы ожидать от интимного знакомства: «…это успокаивает нервы, прогоняет депрессию и дурное настроение, замещает то, чего не хватает, – и в то же время наполняет целеустремленностью, способностью – реальной или воображаемой – справляться с жизнью и рубить головы»[782]. Глубина погружения в то или иное увлечение стала конструктивной силой, ценной там, где случайный социальный обмен не мог удовлетворить насущных телесных или эмоциональных потребностей или где душевное спокойствие требовало временного ухода от общества других людей.