История одиночества

До тех пор пока зависимость от употребления алкоголя и табака не стала определяться с медицинской точки зрения, уединение для отдыха можно было рассматривать как иллюстрацию предписания Циммермана: одиночество полезно лишь тогда, когда человек может легко вернуться в общество. У многих из рассмотренных в этой главе видов деятельности были свои персональные и коллективные формы. Ассоциации, которые начали возникать в последней четверти XIX века, множились, а в некоторых случаях даже приобретали международный характер. Печать, а затем телевидение и цифровые средства коммуникации позволили всем, кто предавался своим занятиям в одиночестве, всегда чувствовать себя «подключенными» к более широкому сообществу. В конце концов, значение, придаваемое тому или иному занятию, было скорее вопросом душевного состояния, чем физического взаимодействия.

Как раз таким случаем была рыбалка. Здесь существовали своя литература, расходы на оборудование, клубы и соревнования, особенно по пресноводной рыбной ловле, но в момент забрасывания лески человек оставался один на один с самим собой[783]. «Некоторые утверждают, – писал романист Морли Робертс в 1932 году, – что они не рыбаки, а толпа. ‹…› Но я утверждаю, что истинный рыбак – по сути своей одиночка»[784]. Как и в случае со многими другими видами отдыха, в этой культуре присутствовала большая доля мизогинии: изоляция воспринималась как бегство от компании другого пола. «Мы хотим побыть одни, – замечал Робертс. – У нас могут быть жены, возлюбленные, любовницы. Но они перестают существовать, когда мы ловим рыбу. Если кто-то из них будет столь отчаян, что явится к нам и заговорит с нами, мы должны строго пресечь это. Иначе их вмешательству не будет конца»[785]. Однако дело было не в людях и их временном отсутствии, а в сознании фигуры, стоящей на берегу реки. «Наша философия – своего рода солипсизм, – объяснял Робертс. – Когда я рыбачу, я – целая вселенная. Нет никого, кроме меня. Мы можем иногда собираться вместе, но на воде мы порознь»[786]. Так было со всяким видом уединения, требовавшим навыков, концентрации и, каким бы ни был клев, определенного результата.

6. Духовное возрождение

Беспредельное равнодушие мира

В 1904 году вышел роман Джозефа Конрада «Ностромо». Действие романа разворачивается в Сулако, столице Западной провинции вымышленной южноамериканской республики Костагуана, отдаленно напоминающей Колумбию. История эта – высокая драма. Чарльз Гульд развивает компанию по добыче серебра в Сан-Томе, что близ Сулако, и использует свое растущее богатство сперва для поддержки диктатора Рибейры, который пытается принести стабильность в страну, раздираемую на части раздором и беспорядками, а затем для содействия отделению провинции. Политические и личные страсти переполняют повествование. В кульминационный момент на территорию молодого независимого государства из-за гор и по морю вторгаются правительственные войска. Заговоры – повсюду. Жизни – под угрозой насилия. И вот неожиданный поворот сюжета: центральный герой, журналист Мартин Декуд, умирает от одиночества.

Вместе с Ностромо, старшим среди портовых рабочих и мастером на все руки на предприятии Гульда, Декуд загружает добычу с рудника на лихтер, чтобы увезти ее подальше от наступающих войск. В темноте на лодку налетает правительственный пароход. Ностромо удается вытащить сокровища на Большую Изабеллу – остров в бухте Сулако, после чего он плывет обратно на материк, оставив Декуда дожидаться спасения. В полном одиночестве душевное здоровье Декуда быстро ухудшается, и на одиннадцатый день он раскладывает по карманам четыре серебряных слитка, направляет шлюпку лихтера в залив и стреляется. Конрад не оставляет читателю никаких сомнений относительно причины трагедии: «…он погиб от одиночества – противника, с которым сталкиваются лишь немногие на нашей земле и противостоять которому способны лишь самые примитивные из нас»[787][788]. Это объяснение шло вразрез с тем мнением прежних авторитетов, будто образованным мужчинам можно доверить их собственную компанию, тогда как женщинам и работникам ручного труда, напротив, не достает глубины духа для того, чтобы справиться с опасностями одиночества. Декуд уязвим, потому что его скептический, лишенный ориентиров ум не способен противостоять отсутствию общества и беседы[789]. Проблемы начинаются, как только его покидает Ностромо: