Читаем История одиночества полностью

Автор шпионских романов Джон Ле Карре описал в своей автобиографии необычное событие – встречу с другим бейрутским заложником, Жан-Полем Кауфманом, у которого сложились отношения, подобные описанным выше, с самым популярным романом Ле Карре. «В те три мучительных года мне довелось пережить и минуты величайшей радости, – вспоминал Кауфман. – Одну из таких минут мне подарил „Шпион, пришедший с холода“»[900]. Вместе с текстом в его уединение проникла и личность самого писателя. «Эта книга убедила меня, что надеяться надо, – продолжал Кауфман. – Самое главное в ней – голос, ощущение присутствия. Вашего. Торжество писателя, который описывает жестокий и бесцветный мир и, изображая его таким серым и безнадежным, находит в этом удовольствие. Это присутствие ощущаешь почти физически. Кто-то говорит с тобой, ты уже не один. Я оставался в тюрьме, но больше не чувствовал себя покинутым»[901].

Второй резонирующей особенностью рассказа Уэйта была важность глубокой веры как средства, обеспечивающего выживание. За год до публикации его мемуаров Стефани Доурик размышляла о природе тюремного заключения в исследовании «Близость и одиночество». «Конечно, неслучайно, – отмечала она, – наихудшее наказание, которое может быть назначено заключенному, – это одиночная камера, хотя является ли это кошмаром, которого нельзя себе даже представить, или же чем-то терпимым, зависит не от преступления, а от внутренних сил несчастного заключенного»[902]. Однако этот ресурс был и силой, и уязвимостью. В долгом молчании в неволе он подвергался тщательной проверке. Хотя Терри Уэйт был эмиссаром архиепископа Кентерберийского, он не был ни богословом, ни даже рукоположенным священником. У него была лишь базовая вера, которую он исповедовал в начале дня. «Каждое утро, – писал он, – я просыпаюсь рано. Проснувшись, произношу молитвы. У меня нет особенных просьб, я не молю о милости. Так просто, насколько могу, я пытаюсь проникнуть в тайну, которая есть Бог»[903]. В начале заключения он получил от своих религиозных тюремщиков Библию, однако счел ее ненадежной опорой. Эпоха критики текста сделала этот труд и его истины непрозрачными и двусмысленными. «Возможно, мое стремление к осязаемой реальности приводит к тому, что я воспринимаю Библию слишком буквально, – признавался он. – Я знаю, что ее можно читать на нескольких уровнях, как историю или как литературу, но сейчас, как никогда прежде, мне нужно уметь читать ее глазами веры. Моя вера предстала такой, какая есть, – неуверенной, полной сомнений, уязвимой»[904]. Уэйт был достаточно честен, чтобы признать свои затруднения, несмотря на всеобъемлющую роль англиканской церкви в этой драме. Его камера была местом духовного испытания, не обещавшего легкого результата. «Я не чувствую присутствия Бога», – писал он. –

Не хотелось бы это говорить, но это правда. Мне доступно лишь одно: цепляться за простую надежду и веру, очень простую, очень базовую. Имея опору и поддержку внутри себя, я не буду сломлен. Если это – темная ночь души, пусть так. Однажды я отыщу свет[905].

Возрождение монашества

Как и в случае с одиночными путешествиями по дикой природе, существовал практически безграничный рынок публикаций об экстремальном одиночестве – как добровольном, так и насильственном. Идет ли речь о путешественниках или заключенных, жанр этот берет начало в XIX веке. Самое удивительное новшество второй половины XX века пришло изнутри самой христианской церкви. В 1948 году американский монах-траппист Томас Мёртон опубликовал воспоминания о своем обращении[906]. Первое издание было одобрено Грэмом Грином и отредактировано для английского рынка Ивлином Во, который позже виделся и переписывался с Мёртоном[907]. «Семиярусная гора» имела мгновенный успех. В течение года по обе стороны Атлантики было продано сто тысяч экземпляров, а за следующую четверть столетия опубликовано более трех с половиной миллионов экземпляров на английском языке вместе с полутора десятками переводов. Монах Мёртон оставался знаменитостью и плодовитым автором книг, статей и поэтических произведений вплоть до преждевременной кончины в 1968 году.

Перейти на страницу:

Все книги серии Культура повседневности

Unitas, или Краткая история туалета
Unitas, или Краткая история туалета

В книге петербургского литератора и историка Игоря Богданова рассказывается история туалета. Сам предмет уже давно не вызывает в обществе чувства стыда или неловкости, однако исследования этой темы в нашей стране, по существу, еще не было. Между тем история вопроса уходит корнями в глубокую древность, когда первобытный человек предпринимал попытки соорудить что-то вроде унитаза. Автор повествует о том, где и как в разные эпохи и в разных странах устраивались отхожие места, пока, наконец, в Англии не изобрели ватерклозет. С тех пор человек продолжает эксперименты с пространством и материалом, так что некоторые нынешние туалеты являют собою чудеса дизайнерского искусства. Читатель узнает о том, с какими трудностями сталкивались в известных обстоятельствах классики русской литературы, что стало с налаженной туалетной системой в России после 1917 года и какие надписи в туалетах попали в разряд вечных истин. Не забыта, разумеется, и история туалетной бумаги.

Игорь Алексеевич Богданов , Игорь Богданов

Культурология / Образование и наука
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом столетии. Как складывался день и год жителей Парижа в 1814–1848 годах? Как парижане торговали и как ходили за покупками? как ели в кафе и в ресторанах? как принимали ванну и как играли в карты? как развлекались и, по выражению русского мемуариста, «зевали по улицам»? как читали газеты и на чем ездили по городу? что смотрели в театрах и музеях? где учились и где молились? Ответы на эти и многие другие вопросы содержатся в книге, куда включены пространные фрагменты из записок русских путешественников и очерков французских бытописателей первой половины XIX века.

Вера Аркадьевна Мильчина

Публицистика / Культурология / История / Образование и наука / Документальное
Дым отечества, или Краткая история табакокурения
Дым отечества, или Краткая история табакокурения

Эта книга посвящена истории табака и курения в Петербурге — Ленинграде — Петрограде: от основания города до наших дней. Разумеется, приключения табака в России рассматриваются автором в контексте «общей истории» табака — мы узнаем о том, как европейцы впервые столкнулись с ним, как лечили им кашель и головную боль, как изгоняли из курильщиков дьявола и как табак выращивали вместе с фикусом. Автор воспроизводит историю табакокурения в мельчайших деталях, рассказывая о появлении первых табачных фабрик и о роли сигарет в советских фильмах, о том, как власть боролась с табаком и, напротив, поощряла курильщиков, о том, как в блокадном Ленинграде делали папиросы из опавших листьев и о том, как появилась культура табакерок… Попутно сообщается, почему императрица Екатерина II табак не курила, а нюхала, чем отличается «Ракета» от «Спорта», что такое «розовый табак» и деэротизированная папироса, откуда взялась махорка, чем хороши «нюхари», умеет ли табачник заговаривать зубы, когда в СССР появились сигареты с фильтром, почему Леонид Брежнев стрелял сигареты и даже где можно было найти табак в 1842 году.

Игорь Алексеевич Богданов

История / Образование и наука

Похожие книги

Революция 1917-го в России — как серия заговоров
Революция 1917-го в России — как серия заговоров

1917 год стал роковым для Российской империи. Левые радикалы (большевики) на практике реализовали идеи Маркса. «Белогвардейское подполье» попыталось отобрать власть у Временного правительства. Лондон, Париж и Нью-Йорк, используя различные средства из арсенала «тайной дипломатии», смогли принудить Петроград вести войну с Тройственным союзом на выгодных для них условиях. А ведь еще были мусульманский, польский, крестьянский и другие заговоры…Обо всем этом российские власти прекрасно знали, но почему-то бездействовали. А ведь это тоже могло быть заговором…Из-за того, что все заговоры наложились друг на друга, возник синергетический эффект, и Российская империя была обречена.Авторы книги распутали клубок заговоров и рассказали о том, чего не написано в учебниках истории.

Василий Жанович Цветков , Константин Анатольевич Черемных , Лаврентий Константинович Гурджиев , Сергей Геннадьевич Коростелев , Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Публицистика / История / Образование и наука