История одиночества

С течением времени широкое чтение и работа Мёртона с разными литературными формами вызывали все больше конфликтов с начальством[929]. Его стал возмущать мелочный контроль над его жизнью, осуществляемый людьми, моральный авторитет которых больше не казался неоспоримым. Вмешательство в его переписку доводило его до паранойи. В дневнике он сравнил отказ разрешить публикацию статьи, написанной им о Тейяре де Шардене, с поведением советского государства в отношении диссидентов[930]. Кроме того, со временем он взял на себя обязанность заниматься проблемами светского общества. В 1962 году он написал, что «единственное оправдание жизни в добровольном уединении – это убежденность в том, что она поможет любить не только Бога, но и других людей»[931]. По мере роста его контактов с авторами и активистами спектр его работ выходил за рамки сугубо духовной сферы. Он начал высказываться о проблемах своего времени, таких как конфликт во Вьетнаме, расовые отношения, бедность, атомная бомба и экология. Попытки писать о вьетнамской войне были прямо запрещены картезианскими цензорами из-за убеждения Мёртона, что она имеет не только политическое, но и духовное значение[932]. «Я должен фактически молчать об этом, – заметил он, – по той основной причине, что это не уместно для монаха и что это „искажает послание монашества“»[933].

Новый спиритуализм

Томас Мёртон погиб в результате несчастного случая в 1968 году. Тогда он все еще жил в Гефсимании, но уже перестал придавать значение членству в религиозном сообществе ради членства как такового. Он признал, что духовное одиночество не должно быть монополией его ордена или вообще христианства. Его интересовали буддизм и индуизм, их традиции неинституционального созерцания. С момента обращения молитва занимала центральное место в его жизни, но со временем приняла форму личного импровизированного разговора с Богом. «Мёртон не предлагает нам какой-то одной верной техники молитвы, – отмечал его бывший ученик Джеймс Финли. – Нет никакого мёртоновского способа молиться»[934]. Распорядок общинной жизни давал пространство для одиночного общения, однако существовало мало строгих техник, которые можно было бы перенести в светские контексты. Такой подход оставался обычным делом в католицизме. Самый известный британский монах конца ХХ века, бенедиктинский кардинал Бэзил Хьюм, скромно высказывался об основном действии его веры: «О, я просто продолжаю корпеть. В лучшем случае это как находиться в темной комнате с теми, кого любишь. Ты не можешь их видеть, но знаешь, что они рядом»[935]. Однако и у Мёртона к концу жизни, а затем и в католицизме и за его пределами возникло увлечение восточными верованиями, на протяжении веков развивавшими целый ряд практик, которые могли осуществляться вне властных структур религиозных органов.

Поиск альтернативных форм того, что станет называться медитацией, был ответом на потерю движущей силы в послевоенном возрождении монашества как практики и объекта общественного увлечения. Поток неофитов в цистерцианские монастыри по всему миру замедлился, и после середины 1960-х годов население общин стало сокращаться[936]. В Британии численность бенедиктинцев, крупнейшего религиозного сообщества, сократилась с 530 монахов и 136 монахинь в начале 1970-х до нынешних 280 монахов и 35 монахинь, при этом обучение прошли менее десятка послушников[937]. Религиозная вера в целом продолжала терять значение, и в период с 1960 по 1985 год англикане потеряли половину своей силы[938]. Всего через три года после смерти Мёртона Филип Ларкин написал некролог самой идее одинокого духовного созерцания в стихотворении «Vers de Société»:

Отшельничество – эгоизм.

НиктоНе верит схимнику в суровом одеянье,
Что с Богом говорит (и Бога нет); желанье –
Чтоб люди были к вам добры, а значит,
Им нужно чем-то отплатить за то.
Вся добродетель социальна[939].