История одного поколения

Со школьных времен стекла этих очков заметно потолстели. Разумеется, Архангельский давно бы мог сделать лазерную операцию и вылечиться от близорукости, однако избавляться от очков ему отсоветовали имиджмейкеры. «Избиратели уже запомнили вас в очках, поэтому столь резкое изменение облика может им не понравиться, — втолковывали они, — кроме того, отсутствие очков вас слишком молодит. (Действительно, без очков Архангельский являл собой тип „вечного“ студента.) Конечно, если очень хочется, вы можете избавиться от близорукости, но тогда придется носить очки с простыми стеклами». Пришлось смириться с устоявшимся в сознании электората образом политика в очках!

Последний раз бывшие одноклассники виделись в 1996 году, на вечере в честь двадцатилетия окончания школы. Архангельский уже неплохо разбирался в людях, поэтому внешний облик Вадима о многом рассказал ему прежде, чем сам посетитель раскрыл рот. «Одет плохо, выбрит небрежно, физиономия мрачная — следовательно, сидит без работы и без денег, — мгновенно прикинул Архангельский. — Кроме того, поскольку Вера ни за что не выпустила бы его из дома в таком виде, можно сделать вывод, что они развелись. Да и вид у него явно озлобленный и растерянный… Типичный советский служащий, оказавшийся никому не нужным в условиях рыночной экономики. Странно, а ведь у него были золотые руки! Интересно, чего он попросит в первую очередь: устроить его на работу или дать взаймы? Если дать взаймы — значит, начал пить; если работу — тогда с ним еще можно иметь дело…»

— Здравствуй, Вадим, — приветливо сказал он, однако не стал вставать из-за стола и пожал протянутую ему руку сидя. — Рад тебя видеть.

— Здравствуй… Эдуард.

Архангельский с удовольствием отметил про себя, насколько внушительное впечатление он производит — бывший одноклассник едва сдержался от того, чтобы обратиться к нему на «вы» и по имени-отчеству. И, честно сказать, жаль, что Гринев этого не сделал!

— Присаживайся. Как поживаешь?

— Неважно.

— А что такое?

— С женой проблемы.

«Ага! — с удовлетворением отметил Архангельский, довольный собственной проницательностью. — Так я и знал».

— А что конкретно? Надеюсь, Вера здорова?

— Это как посмотреть. — вздохнул Вадим. — То есть с физической стороны она здорова… Во всяком случае, была здорова, когда мы виделись последний раз, а вот с точки зрения психики слегка того, — и он покрутил пальцем у виска.

— Будь любезен, поясни.

— Понимаешь, в чем дело… Все началось с того случая, когда меня захватили чеченцы. Она несколько месяцев жила одна — то есть не совсем одна, а с нашими детьми, — очень беспокоилась за мою жизнь и на этой почве ударилась в религию. Начала каждый день ходить в церковь — молиться за мое успешное освобождение, накупила всяких дешевых иконок и образов, крестила детей, стала читать Библию, соблюдать посты, ну и все такое.

— Вообще-то в этом нет ничего удивительного, — осторожно заметил Эдуард, — многие другие женщины на ее месте сделали бы то же самое.

— Да, я понимаю, — согласился Вадим, — но все это продолжалось и после того, как я благополучно вернулся… Благодаря деньгам ныне покойного Никиты. — Эдуард знал об убийстве Дубовика, поэтому кивнул, и они какое-то время помолчали. — Она и меня пыталась обратить в свою веру, — продолжал Гринев, — а когда этого не получилось, наши отношения резко испортились. Одно время Вера даже отказывалась со мной спать, пока мы не обвенчаемся в церкви — и это после двадцати лет брака! Короче говоря, она стала такой суровой моралисткой, что я чуть не свихнулся от ежедневных упреков в безбожии и аморальности! Представь себе: мужа, который прожил с ней двадцать лет и почти не изменял, обвинить в отсутствии всяких моральных норм! Ну, и что ты на это скажешь?

Архангельский принял задумчивый вид, поправил очки и медленно произнес:

— На мой взгляд, мораль — это вообще не дело религии, главная задача которой состоит в том, чтобы выполнять терапевтическую роль по отношению к смерти. А поучать, да еще следить за моральным обликом граждан — значит вмешиваться в их личную жизнь. Но это опять-таки мое личное мнение, которое я высказал во время нашей последней встречи с патриархом. — Последняя фраза имела явный оттенок хвастливости и была совсем не обязательна, но Архангельский не смог удержаться, тем более что он действительно не один раз встречался с патриархом.

Впрочем, несмотря на внешний пиетет при встрече с главой Русской православной церкви, Эдуард относился к православию с тщательно скрываемой неприязнью. И дело было даже не в прочной атеистической закваске, полученной в коммунистические времена, — просто по складу ума и характера он был убежденным скептиком. Да, существование некоего Высшего начала вполне возможно, более того — вполне допустимо и предположение, что это начало является разумным и нематериальным. Однако никакая из существующих религий не имеет права утверждать, что знает об этом начале больше всех остальных или что она чтит его наиболее подобающим образом. А ведь православие утверждает именно это: «Мы славим Господа правильнее всех других!»