История одного поколения

Первый секретарь представлял собой пятидесятипятилетнего номеклатурщика с тридцатилетним партийным стажем. Это был высокий, худой и лысоватый человек в очках, с белесыми бровями и угрюмым, некрасивым лицом. Несмотря на солидную разницу в возрасте, они с Архангельским были чем-то похожи — и это вызывало у «первого» особую симпатию ко «второму». Впрочем, здесь не было ничего удивительного, поскольку, достигнув определенных высот, любая российская чиновничья крыса немедленно начинает клонировать себе подобных — причем как по внешнему виду, так и по уровню интеллекта. Именно поэтому начальники и их подчиненные обладают удивительным сходством: если начальник лыс, коротконог и толстобрюх, то в его ближайшем окружении ни за что в жизни не найти стройного, поджарого и обладающего пышной шевелюрой зама. Если начальник усат — то у подчиненных немедленно начинают пробиваться усы. Если начальник близорук и носит очки, то самые предусмотрительные из подчиненных немедленно обзаводятся очками — пусть даже с простыми стеклами.

Рабочее совещание проходило на повышенных тонах, что на партийном жаргоне было принято называть «накачкой». «Первый» не жалел эпитетов в адрес «этих гребаных демократов», а один раз сорвался и высказался отнюдь не в духе времени, совершив неожиданный экскурс в далекую историю:

— Эх, приказать бы поставить пулеметы на чердаки да устроить всему этому демсброду «расстрел июльской демонстрации в Петрограде»!

Присутствующие замы, завы и инструктора отделов едва удержались от аплодисментов, зато принялись оживленно переглядываться и понимающе улыбаться!

— Повеяло революционной атмосферкой, а? — шепнул Архангельскому его ближайший сосед.

Эдуард неопределенно пожал плечами. Несмотря на собственную нелюбовь к демократам, такие воинственные настроения его отнюдь не радовали.

Без десяти одиннадцать совещание было закончено, и все начали расходиться.

— Эдуард Петрович, задержись на минутку, — дружески окликнул его «первый» из своего кресла. Архангельский обернулся, приблизился и по кивку начальника занял ближайшее место за столом для совещаний.

— Разговор есть, — сосредоточенно перебирая бумаги и переходя на деловой тон, сообщил начальник.

— Слушаю вас, Валентин Павлинович, — привычно откликнулся Архангельский.

— Ты это… Как сам думаешь… До чего сегодня дойдут эти крикуны?

— Думаю, как обычно — пошумят и разойдутся, — спокойно отвечал Эдуард, прекрасно понимая, что за ничего не значащим вопросом «первого» крылось вступление к какому-то важному предложению.

— Снова будут клевать шестую статью Конституции и требовать многопартийности?

— Да уж, не без этого.

— А сам-то ты какого мнения об этой чертовой многопартийности?

Вопрос был весьма удивителен! Архангельский прекрасно знал, что само слово «многопартийность» было яростно ненавидимо партийной цензурой, а если где и употреблялось, то исключительно в негативном аспекте. Горбачев уже не раз говорил о том, что «это нам чуждо» и «это нам подбрасывают». Зачем же интересоваться его, Архангельского, мнением, если высшее руководство партии уже высказалось по данному поводу совершенно однозначно? Однако «первый» ждал ответа.

— Мое мнение, Валентин Павлинович, полностью совпадает с мнением Генерального секретаря, — осторожно заявил Эдуард Петрович. — В нашей стране исторически сложилась однопартийная система, и менять ее в период коренной перестройки всех сторон общественной жизни абсолютно нецелесообразно. К тому же в других партиях нет никакой необходимости, поскольку Коммунистическая выражает интересы всех слоев советского общества.

— Всех, да не всех. — «Первый» неожиданно ухмыльнулся. — Если бы всех, тогда откуда бы столько всякой швали на митинги повылазило, а?

Вопрос был настолько подковыристый, что Архангельский слегка растерялся. Чего от него добивается «первый»? Если его самого не устраивает точка зрения официальной идеологии, пусть читает демократические газеты — там только о многопартийности и пишут!

— Я не совсем понимаю цель нашей беседы, — осторожно заметил он. — Ведь вы оставили меня для того, чтобы дать какое-то задание?

— Верно, для этого. Но и о многопартийности я тебя спрашивал не зря. Там, наверху, — и «первый» многозначительно ткнул пальцем в потолок, — решили действовать на опережение. Требует народ многопартийности — будет ему многопартийность!

— То есть как это? — Несмотря на многолетнюю привычку сохранять самообладание, Архангельский откровенно растерялся. Да что это с «первым» — шутит, что ли? — Мы сами будем вводить многопартийность?

— Именно так, — на полном серьезе подтвердил начальник, — ведь если сами введем, то сами и будем контролировать. Усекаешь момент?

— Пока еще не до конца.

— Ну, тогда слушай внимательно и учти — повторять не буду. Помнишь, в тридцатые годы наши доблестные чекисты провели операцию «Трест» для того, чтобы заманить Савинкова на территорию СССР и здесь арестовать?

— Помню, — неуверенно кивнул Архангельский, а про себя чертыхнулся: «Да что это его, лысого черта, сегодня на исторические примеры потянуло!»

— А помнишь, что они для этого сделали?