История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств

Наиболее существенные отличия, придававшие всему остальному иные очертания, относились к области истории общественных отношений. Ведь хотя финский крестьянин на протяжении столетий находился в правовом отношении в невыгодном положении, он никогда не был в крепостной зависимости, поскольку ему удалось отстоять свою свободу не только в Средние века, но и сохранить ее до Нового времени. И если летты и эсты после немецкого завоевания постепенно теряли социальные позиции в обществе, то финны в Средние века имели свою собственную знать, которая оказалась достаточно сильной, чтобы утвердиться среди шведских вельмож. К тому же главенство шведского языка среди высших слоев общества во времена, когда Швеция являлась великой державой, не упразднило социальной дифференциации финского народа. К этому следует добавить, что финское бюргерство, наряду со шведским, всегда было в Финляндии сильнее, чем эстонское и латышское, которое в основанных немцами городах в значительной степени потеряло свои ведущие экономические и социальные позиции еще в период позднего Средневековья. Не случайно в городе Або/Турку уже в XVIII столетии стали образовываться национальные финские партии.

Весьма вероятно также, что оба исследовательских общества – Латышское литературное общество (основанное в 1824 году) и Ученое эстонское общество (основанное в 1838 году) – были эквивалентны соответствовавшему тому времени Финскому литературному обществу (основанному в 1831 году). Однако в Финляндии люди со шведскими фамилиями, такими как Арвидссон, Леннрот и Снелльман, требовали признания со стороны финского народа, поскольку они повсюду воспринимались как необходимость возврата к родному языку или как минимум политическое признание самобытности и независимости финнов.

Финляндия внутренне отмежевывалась одновременно как от Швеции, так и от России. Поэтому принятие гражданства как в Финляндии было в остзейских провинциях возможно только для леттов и эстов, имевших немецкое образование, но не для немцев, являвшихся друзьями латышей и эстонцев. К тому же возникновение национальной солидарности не обязательно имело следствием вхождение прибалтийских немцев в эстонский или латышский народ, но неизменно приводило к их обособлению от собственной нации. В результате солидарность с земляками, говорящими на другом языке, основанная на давней совместной жизни, несмотря на все языковые симпатии, не могла носить национального характера.

А вот в Финляндии языковое самоутверждение шведов, которые селились там замкнуто в определенных районах, не смогло предотвратить финского проникновения в их язык. И хотя языковое противоборство носило в Финляндии тоже социальную окраску, такое проникновение, естественно, никогда не было столь сильно связано с претензиями на политическое лидерство, как это имело место в национальной политике германских сословий в остзейских провинциях.

Возможно, сказалось также и то обстоятельство, что в Финляндии шведы и финны могли расселяться одновременно по всей территории края, тогда как в прибалтийских провинциях области поселения как эстов, так и леттов, то есть двух весьма отличавшихся друг от друга коренных народов, в результате сложившегося сословно-государственного деления переплетались. При этом немцы группировались в исторической провинции Эстляндии, охватывавшей только часть территории обитания эстов. В то же время летты вообще не имели собственной политической территории, носившей их имя. Поэтому патриотизм ни в Курляндии, ни в Лифляндии, ни в Эстляндии никогда не проецировался одновременно на все области проживания леттов или эстов.

Таким образом, сословный порядок, на котором основывалась наиболее значимая историческая позиция немцев, не мог сразу послужить первым шагом в формировании национально-политического сознания леттов и эстов. В то же время именно с устойчивостью сословного порядка было связано то обстоятельство, что в эстонском и еще более в латышском национальном движении XIX века во многих случаях наиболее действенной силой обладали мотивы и требования, носившие социальный характер. И в целом в остзейских провинциях с их своеобразной судьбой социальная проблематика носила весьма отличный от Финляндии политический облик.

Прибалтийские аграрные реформы середины XIX столетия предоставили латышским и эстонским крестьянам возможность стать благодаря своему трудолюбию экономически самостоятельными. В результате через продажу крестьянской земли и обособление сельской общины возник слой независимых и экономически дееспособных землевладельцев из числа крестьян. «Теперь друг другу противостояли не крестьянин и его господин, а мелкие и крупные землевладельцы», – отмечал в 1876 году пастор Фридрих Август Вильгельм Холлман (1833–1900).