История Рильке и Родена. Ты должен измениться

В случае с камнем, например, следует вглядеться вглубь, туда, где зарождается само свойство камня. Затем наблюдатель должен обратиться внутрь себя, тоже почувствовать, как, рождаясь внутри, каменная тяжесть утягивает книзу. Именно восприятие запускает в теле этот процесс, но для этого зрителю нужно быть одновременно и наблюдателем и наблюдаемым. Когда к наблюдению присоединяется сострадание, мы видим не только глазами, но и кожей.

«Ты, вероятно, рассмеешься, – писал Рильке другу, – если я расскажу, где мое величайшее, всеобъемлющее чувство, земное благословение. Я должен признаться: снова и снова, здесь и там вглядываюсь я, и открываются мне, как дар божий, быстрые, глубокие, вечные моменты».

Слова, которыми Рильке описывал радость от познания мира новым способом, вторили мыслям Липпса о том, что эмпатия освобождает человека из одиночного плена разума. В то время, когда Рильке в Париже изучал животных в зверинце, Липпс в Мюнхене работал над своей теорией эмпатии и эстетических наслаждений. В своем выдающемся труде на эту тему он выделил четыре типа эмпатии: 1) общая осознанная эмпатия – видеть движение в привычных объектах; 2) эмпирическая эмпатия – наделять одушевленными качествами неодушевленное; 3) настроенческая эмпатия – устанавливать связи между эмоциональным состоянием и цветом или музыкой, например «весело желтый»; 4) чувственная внешняя эмпатия – когда движения и жесты отражают внутреннее состояние.

На примере животных Рильке нашел подтверждение всем выводам своего наставника. Инстинкты животных схожи с человеческими, но отсутствие общего языка общения не позволяет полностью изучить их природу. Тогда художники изучали животных как диковинку, но с фауной, в отличие от неодушевленных предметов, легко устанавливался зрительный контакт. Эта отдача связывала путами две отдельные жизни и воплощала «вовлеченность зрителя», без которой, по мнению австрийского искусствоведа Алоиза Ригля, ни одно произведения искусства не добьется успеха.

День за днем Рильке ходил в зоопарк и учился «вглядываться», а вечерам делал грубые наброски увиденных животных. Особенно его притягивала одинокая пантера, мечущаяся в клетке. Она напомнила маленькую гипсовую пантеру из мастерской Родена. Тот неимоверно восхищался скульптурой: «Как же она прекрасна», – и Рильке решил в Национальной библиотеке отыскать бронзовый первоисточник. Вновь и вновь рассматривал он скульптуру в выставочном шкафу и наконец понял, что в ней увидел Роден: «В этой крохотной гипсовой статуе я увидел замысел скульптора, значение античности и связь скульптора с нею. В этой статуе столько жизни, сколько и в подлинном звере, эта крошечная скульптура (высотой в ширину ладони и длиной в ладонь) многогранностью не отличается от большого произведения искусства, и все эти грани живые, подвижные и разнообразные. И это всего лишь гипс! Но до чего же достоверно изображен крадущийся шаг, положение широких лап, и эта полная силы осторожность, бесшумность…»

Гипсовая пантера вызвала в Рильке те же чувства, что и в Родене пара гончих Бари, когда скульптор наткнулся на них в витрине магазина и осознал, что неодушевленный объект может двигаться с живостью одушевленного. Рильке не отпускал эту мысль, когда он описывал пантеру в одной импрессионистической зарисовке, из тех, что называл «картинами настроений», и позже, когда эта зарисовка переродилась в самое знаменитое его стихотворение «Пантера». Начинается оно с образа кошки, мечущейся в клетке.

Взгляд меркнет зверя, и: одни лишь прутья
проходят мимо, – впредь не держит свет.
Как будто потерялась в прутьях суть, и
за тысячью их – мира больше нет.

Вероятно, читатель может связать метания пантеры с бедственным положение самого поэта. Но в стихотворении нет и следа поэта! Рильке больше не привлекает к себе внимание цветистыми описаниями. К примеру, он ни слова не говорит о размере пантеры или о ее мехе. Вместо этого он описывает животное через неволю: плен становится недоступной свободой. «Стена» из прутьев движется, а пантера превращается в клетку, в предмет. Затем угол зрения смещает с Рильке на пантеру, когда животное слышит звук собственных шагов, и таким образом круговорот симпатии Рильке превращает в тему стихотворения. Под конец поэт возвращается к глазам пантеры: «Над глазом пленка тонкая тогда / внезапно тишина пронзает тело». Образы проникают в глаз животного, проходят к самому сердцу, где остаются навсегда.

Наконец Рильке нашел путь из мира внутри себя в мир вещественных объектов. Как юный Роден запоминал картины в Лувре, так и поэт сначала собирал образы внутри себя, придавал им форму – и только затем брался за перо. Он получил их, а не создавал, позволял им лепить себя. Как позже скажет главный герой единственного романа Рильке: «Люди думаю, что стихи – это чувства (даже самые ранние), но на самом деле стихи – это опыт».