История Рильке и Родена. Ты должен измениться

«Почему я пишу эти строки? Вовсе не уверенность в их достоинстве ведет мою руку, а желание к Вам приблизиться», – признавался Рильке.

Роден стал для поэта примером в искусстве и жизни. Он знал, что скульптор не разберет немецких строк, но все же хотел, чтобы тот хотя бы взглянул на них. Наконец, он перешел к главной цели письма.

«Я пришел к Вам не столько, чтобы написать о Вас, – признался Рильке, – сколько спросить: как мне жить?»

Неизвестно, ответил Роден на письмо или нет, но следующие пару месяцев Рильке свободно посещал мастерскую – о большей поддержке поэт и не мечтал, – и каждое мгновение стремился упрочить связь со скульптором.

Лучшими были дни, когда поэта приглашали в Мёдон по утрам. Он приезжал, вооружившись списком вопросов, и получал ответы у пруда или во время прогулок. Иногда такие беседы тянулись за полдень. Роден с удовольствием рождал для своего ученика новые метафоры, а тот покорно их записывал, как голубь подбирает хлебные крошки.

Однажды Роден вырвал из земли гриб и перевернул его.

«Посмотри, всего лишь за ночь, за одну только ночь появляются все эти пластинки. Вот где хорошая работа».

В другие дни Рильке наблюдал за Роденом в мастерской. Одним взмахом своего инструмента, будто мечом, скульптор отрубал конечности или голову, задыхаясь, полосками отсекал глину. Долотом прорезал нужное ему, пока воздух не заполняло облако пыли. Он мог разобрать творение по частям. Мог вцепиться в конечность, как хищник в добычу, и отбрасывал ее в мусор. Иногда он оставлял тела вовсе без рук и ног. В конце концов, получался «не цельный дом, выстроенный от крыши до фундамента, – говорил писатель Жан Кокто, – а лестничный пролет, балкон или часть двери».

В отличие от Рильке, Роден не ждал вдохновения, не ждал, что чистые чувства перельются из его души в бездвижную материю. Родену Бог казался «слишком великим, чтобы прямо вдохновлять людей». По его мнению, лишь руки художника создают «земных ангелов». К бесформенной глине он подходил, «не зная, что в конце концов получится; так червь прогрызает свой путь во мраке земли», – писал Рильке в монографии. Роден брал глину в свои большие руки, плевал на нее, начинал лепить и в процессе работы наполнял предмет силой, оживлял его.

«Художник не имеет права на выбор. Его работу наполняет дух беспрекословного послушания», – говорил Рильке.

Роден работал с чрезвычайной оживленностью, наверное, и поэтому его творения получались живыми. Ему также помогал свет. При правильной геометрии всех граней свет плавает и мечется по фигуре, создавая видимость движения. Иногда успешность работы Мастер проверял свечами – язычки пламени озаряли стыки света и тени. Однажды Роден показал этот опыт своему ученику в Лувре. Они пришли в музей перед самым закрытием и поднесли свечу к Венере Милосской. Роден велел наблюдать за светом, а сам принялся обводить свечой очертания статуи. Свет мягко тек по поверхности, не подпрыгивая на трещинах и стыках, – их просто не было. Роден верил, что свеча открывает все недостатки.

Рильке пробыл в Париже почти месяц, когда Роден получил заказ на портрет, который требовал бездны времени. Он погрузился в работу, и даже выходные теперь не мог отдавать долгим беседам с поэтом. Рильке решил на время оставить скульптора в покое и самостоятельно изучить Париж. Чтобы узнать о художественном развитии мастера, он собирался проследовать по его пути в родном городе.

Прежде всего он отправился в Лувр и с удивлением обнаружил, что разбирается в искусстве: теперь в Нике Самофракийской он видел «чудо движения», а Венера Милосская, на его новый вкус, оказалась слишком пассивна и бездвижна.

Целую неделю с девяти до пяти Рильке проводил в Национальной библиотеке, где Роден в юности срисовывал иллюстрации. Поэт хотел проделать то же с великими французскими символистами – так изучить строки Бодлера и Поля Валери, чтобы скользить по их рифам, как палец скользит по сырой глине. Еще он часами разглядывал репродукции готических соборов – горных хребтов Средневековья, – он знал, что Роден боготворит их.

Каждый день после закрытия библиотеки он шел пешком в свою гостиницу вдоль Сены, но ненадолго задерживался на острове Сите и наблюдал, как солнце скрывается за башнями собора Парижской Богоматери. Собор, построенный в честь Девы Марии, разрушали в каждой новой войне, а затем вновь отстраивали, орнамент украли, но стены не дрогнули, как воля живой Девы Марии. Собор, переживший унижение, казался Рильке еще более прекрасным. В этот час река обращалась «серым шелком», а город сиял огнями, как падшими звездами. Вскоре темноту наполнят музыка и запахи, но собор давал убежище от этого. Здесь, как в лесу или океане, мир затихал, а время останавливалось.

Немыслимо стоять перед собором и не оценить вложенный в него труд. Усердие, с каким его возводили, так же притягательно, как и сама совершенная структура здания. Рильке околдовывала мысль, что строители день за днем, год за годом по камню возводили этот шедевр.