История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Андреас-Саломе получила письмо поэта вместе с экземпляром монографии, будучи уже, как сама шутила, «сельской женщиной» с собакой и курятником. Она жила в буковой долине у подножья лесистых гор. За чтение Лу взялась неспешно, но день за днем все больше увлекалась. В конце концов она поняла, что книга не столько возносила хвальбы скульптору, сколько отображала его творческое мировоззрение. Такое достижение, которое наверняка требовало «смены духовных установок», затмило всякое прошлое раздражение.

Через пару дней Рильке получил ответ; как только он развернул письмо и увидел прямой каллиграфический почерк, похожий на его собственный, напряжение мгновенно отступило. Андреас-Саломе открыто признавалась, что книга буквально вышибла из нее дух.

«Ты отдался противоположности, тому, что тебя дополняет, примеру для подражания, который давно искал, – так люди отдаются браку, – не знаю, как иначе выразить свои мысли… эта книга похожа на обручение… на священный разговор… принятие того, чем еще не был, но таинственным образом стал», – писала она. «Вне всякого сомнения», книга стала самым выдающимся творением поэта на этот момент. «Отныне я буду твоей опорой», – обещала Лу.

У Рильке задрожали руки. Он не знал, с чего начать ответ, ведь столько всего хотелось рассказать.

«Не стану жаловаться, – пообещал поэт, но солгал, не в силах удержать поток боли и горечи. Он рассказал бывшей любовнице о трех приступах болезни, которые пережил зимой, о парижской пытке и отсутствии вдохновения и добавил: – Мне больше не к кому обратиться за советом, кроме тебя, – лишь ты одна знаешь меня настоящего».

«Два старых бумагомараки» вновь как ни в чем не бывало стали обмениваться письмами. Рильке рассказывал, что до сих пор не изгнал многие свои юношеские страхи. Порой жизни других людей настолько захватывали его, что он боялся – не сотрется ли граница между чужим и своим. Чужие страдания затапливали разум, как чернила просачиваются сквозь бумагу. Может, его вовсе и не существует? Вероятно, так и есть, однажды решил поэт и написал Андреас-Саломе: «Во мне нет ничего настоящего».

Рильке рассказал об одном болезненном событии, случившемся в Париже. Однажды по пути в библиотеку он оказался позади дерганого мужчины, чье поведение доктор Шарко называл бы «пляской святого Вита». Мужчина то дергал плечами, то кивал, то мотал головой. Двигался он отрывистыми прыжками и скачками. Рильке с любопытством наблюдал за ним и вдруг почувствовал, будто зрительно переместился в его тело. Он видел, как в мышцах собирается напряжение и нарастает до неизбежных спазмов. И тут же в теле поэта произошли сходные изменения, будто, наблюдая, он подхватил ту же болезнь. Против воли он следовал за мужчиной по улице, его «тянул страх человека, [который] неотделимый более от моего собственного».

Описание этого случая растянулось на несколько страниц письма, а завершился эпизод замечанием поэта, что памятный день вообще обернулся полным провалом. До библиотеки он так и не дошел – кому захочется читать после такого потрясения?

«Меня затопил, истощил чужой страх, который будто вытянул из меня все силы до последней капли».

Такое случается сплошь и рядом, говорил Рильке. Эти страхи следует обратить на благо искусства, но они, наоборот, высасывают все творческие силы. Как, спрашивал Рильке Андреас-Саломе, научиться обращать такие мощные чувства на благо поэзии?

И получил однозначный ответ: ты уже умеешь. Она писала, что он очень живо рассказал о мужчине, и теперь этот образ живет не только в поэте, он передался и ей самой. Незачем изводить себя поисками таланта, когда он уже есть – и доказательством тому – последнее письмо.

Андреас-Саломе усиленно заинтересовалась фрейдизмом и обнаружила, что страхи Рильке – обычное явление эпохи «конца века». Беспокойство растущим количеством людей и отчуждение в городах подтолкнуло многих изучающих разум к более социологическому подходу. Двести лет назад Рене Декарт, исследуя сознание индивидуума, сказал: «Я мыслю, следовательно, я существую», теперь же ученые задавались вопросом – как мыслят другие люди. И как понять, есть ли у других людей собственные личности?

Последний вопрос стал результатом изысканий Теодора Липпса, старого учителя Рильке. По его убеждению, если einfühlung отражает восприятие себя через объекты, то наблюдение – это не пассивное поглощение, а живое узнавание. Это перемещение личности. И если человек видит свое отражение в искусстве, значит, может увидеть и в других людях. Рильке обладал феноменальной способностью к этому – и это стало его величайшим поэтическим даром и тяжелейшей ношей.

Андреас-Саломе с пониманием отнеслась к положению Рильке, но убеждала открыться своему дару. Лелеять этот дар, как росток в душе. «Ты будто стал плодородной землей, и все, что в тебя попадает, – пусть искалеченное и изломанное, с отвращением отринутое, – магической силой превращается в пищу сокрытого ростка… обращается глиной, становится тобой». Поэт должен воровать болезнь и смерть, исследовать мучения ради поэзии.