История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Роден нашел обиталище Рильке в «Отеле Бирон» настолько очаровательным, что в сентябре 1908 года снял все свободные комнаты первого этажа и еще несколько на втором, включая и ту, которую втайне облюбовал для себя поэт. Все производственные операции он давно уже перенес в Мёдон, а новое пространство приспособил под величественные демонстрационные залы для своих работ, а заодно принимал там же коллекционеров и журналистов. Меблировал он свои комнаты скудно: в главной гостиной стоял простой деревянный стол с вазой для фруктов, на стене висела картина Ренуара. В четырех других комнатах, приспособленных им под студии, стены от пола до потолка занимали акварели.

«Отель Бирон» предназначен был стать святилищем Родена вдали от Мёдона, местом, где «его никто не найдет», как писал Рильке. Роден устроил в особняке спальню, чтобы проводить там ночи с герцогиней де Шуазёль, а запущенный сад вокруг дома стал оазисом его уединенных размышлений. Окна студии выходили прямо в заросли акаций, а болотные незабудки пристроились около самых стен, так что трудно было распахнуть рамы. Сад обволакивал особняк, отрезая его от всех городских звуков и превращая в «озеро тишины», по выражению Жана Кокто.

Роден поставил в саду «Шагающего» и другие свои скульптуры, и они, наполовину утонув в высокой траве, стали походить на траченные временем кладбищенские памятники. Иногда он сидел и наблюдал за тем, как кружат по траве его американские соседки Айседора Дункан и Лои Фуллер, обучая танцу молоденьких девушек. Роден любил смотреть на них, когда сидел с блокнотом в руках и писал. «Как долго я жду, сколько неприятностей преодолеваю, и все ради пары часов тишины в саду, наедине с деревьями, которые дружески приветствуют меня, в красоте соперничая с небом! Мои оцепенелые мысли пробуждаются тогда от спячки и снова бегут своим путем».

Внутри «Отеля Бирон» жизнь била ключом и день, и ночь. Герцогиня убедила Родена купить граммофон, она любила созывать друзей посмотреть на ее дикие пляски. Старинные народные танцы она уснащала лихим вскидыванием ног, как в канкане, и фокусами с шалью. Страусовые перья ее шляпы мелькали то в одной комнате, то в другой, по которым она носилась с такой скоростью, что падала на диван без сил, когда заканчивалась песня.

Роден, напротив, заводил граммофон для того, чтобы слушать величественные и раздумчивые грегорианские хоралы. Эти записи, которые Рильке считал «не нужными никому», кроме разве что папы римского, буквально завораживали Родена. По его словам, эта музыка, созданная, чтобы заполнять пространство собора, «модулирует тишину так же, как готическое искусство ваяет из теней». Пронзительные арии певцов-кастратов наводили его на мысли о проклятых душах, которые вопят, рассказывая живым, что такое ад. Поэт не однажды наблюдал, как, слушая музыку, Роден умолкал и погружался в себя, «словно перед бурей».

А в следующую минуту в комнату могла влететь Шуазёль и снова завести на граммофоне какую-нибудь разбитную американскую джигу. Рильке даже решил, что эта женщина по-своему полезна Родену. «Возможно, Родену как раз и нужен кто-нибудь в таком роде, тот, кто осторожно пройдет с ним весь путь», от опасных высей, где витает его разум, и обратно, к повседневной реальности. Раньше «он подолгу оставался на своих вершинах, и одному Богу ведомо, как, когда и сквозь какую тьму он находил путь назад». В присутствии Шуазёль Роден отчасти превращался в беспомощного ребенка, но по крайней мере она вносила в его жизнь свет.

Шуазёль была ответственна за многое из того, что творилось в «Отеле Бирон». Когда экстравагантный актер Эдуард де Макс пришел в гости к подруге, которая жила в особняке, та спросила, не хочет ли он познакомиться с ее знаменитым соседом снизу. Родена не оказалось дома, зато их встретила герцогиня, которой де Макс тут же начал расхваливать архитектуру здания. Это не дом, а истинный бриллиант, объявил он ей.

– Ну, так переезжайте сюда жить, – предложила она.

– А разве не все комнаты уже заняты? – удивился он.

– Комнаты заняты, зато часовня пустует.

Так «Отель Бирон» получил своего самого одиозного квартиранта. Де Макс отремонтировал часовню, превратив ее в свой личный будуар. Он поменял двери, выстлал полы мрамором и поставил ванну. Часовня-будуар служила ночлежкой гостям, которые не могли добраться до дома, отслужив всенощную очередной садовой вечеринки.