История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Однако данное обещание почти сразу пришлось взять назад. Оказалось, что Лу Андреас-Саломе, Клара Вестхоф и его итальянская пассия Мими Романелли – три главные женщины его жизни в то время – собрались в мае в Париж.

Встреча Вестхоф и Романелли прошла, по-видимому, без эксцессов, хотя Рильке почти ничего не писал об этом, возможно, из-за Андреас-Саломе, которая по-прежнему затмевала для него все и вся на свете. Он очень старался оказать ей такой прием, который произвел бы впечатление на нее, а не наоборот, как обычно бывало между ними. Вот почему, когда она приехала к нему в «Отель Бирон», он повел ее вниз, знакомиться с Роденом. День они провели в комнатах скульптора на первом этаже, где стеклянные двери в сад были распахнуты настежь, впуская в дом ароматы буйного весеннего цветения.

Роден рассказал Саломе – он настолько погрузился в работу в последнее время, что стал принимать свои статуи за живых людей. Грань между вымышленным и реальным вообще всегда была для него трудноуловима. По его словам, именно потому, что он «не прожил до конца свое детство», а сбежал от него, ему пришлось научиться «подставлять на его место плоды вымысла».

Еще Рильке сводил Андреас-Саломе в мастерскую к Вестхоф, а затем повез ее в Мёдон, в тамошнюю студию Родена. Вернувшись домой, в Германию, она написала Рильке, насколько значимым для нее был этот визит. Она писала, что, будь у нее возможность смотреть на какую-либо вещь сколь угодно долго, то этой вещью был бы роденовский «Бальзак», стоящий на лужайке посреди клевера, каким она видела его в тот день в Мёдоне. В том же письме она повторила свой прочувствованный комплимент Кларе Вестхоф: «Она даже не догадывается о том, как сильно я ее полюбила».

Гостьи Рильке разъехались, и можно было возвращаться к работе, но тут поэт почувствовал знакомое недомогание. Болезнь стала для него настолько привычным состоянием, что «даже сейчас мои лучшие моменты – это когда я иду на поправку», писал он в то лето. Однако на этот раз симптомы были даже хуже, чем его обычный грипп. Мышцы лба сводило судорогой, которая сползала по щекам вниз, сковывая язык, гортань и пищевод.

В сентябре он отправился в Шварцвальд, очищаться водой из минеральных источников и принимать воздушные ванны с ароматами хвои. Когда это не помогло, он поехал в Прованс, где утешался пасторальными пейзажами с овцами, жующими на пастбищах тимьян. Поэт не знал, чем именно он болен, но имя его недуга могло быть «Мальте». Целых семь лет этот персонаж рос в нем, подобно опухоли. Другие замыслы приходили, завершались и уходили, но этот черный человек все время был с ним рядом, куда бы Рильке ни поехал, в любой стране он преследовал его, возникая на клочках бумаги, вырванных из дневников страницах, в письмах. И вот, наконец, этот воображаемый поэт преградил Рильке дорогу, требуя, чтобы его сделали реальным. Обойти преграду было никак нельзя, оставалось только шагнуть сквозь нее.

В ту осень Рильке, наконец, заперся в комнате «Отеля Бирон», наедине с бумагой и сквозняками, как и планировал. Он даже пропустил сентябрьское открытие памятника Виктору Гюго в Пале-Рояль. Когда месяц спустя в Париж навестить Рильке заехал граф Кесслер, он нашел его больным и трясущимся в лихорадке. «Казалось, что он с головы до ног облеплен паутиной». Рильке был занят тем, что сводил разрозненные фрагменты новой книги, пытаясь придать рукописи связность.

Создавая «Новые стихотворения», он чувствовал, что перед ним стоит строго определенная задача, такая, «которой я уверенно и ясно отвечал чистым достижением». «Мальте» оказался куда более сложным и неупорядоченным предприятием. Поэт вплотную сошелся со своим двойником, и двойник пока выигрывал в этой схватке. Плод поэтического воображения оказался «бесконечно сильнее» самого поэта. Чтобы проникнуть в сознание своего персонажа, Рильке пришлось снова свести знакомство с тем безумием, которое водило его пером в процессе создания «Реквиема». Он должен был переболеть болезнью Мальте и, если на то пошло, умереть его смертью, чтобы понять его по-настоящему.

Задача, стоявшая перед ним тогда, казалась Рильке настолько недостижимой, что он утешался мыслью о том, чтобы вообще оставить писательство. Впервые в жизни Рильке всерьез усомнился в своих способностях как автора. Но как раз тогда ему недоставало сил даже двигаться, не только работать. Когда ему писалось, то его мысли неслись вперед так стремительно, что перо едва поспевало за ними. Теперь, когда он был болен, проходили дни, когда он не писал ни слова.

Рильке и «бедняга Мальте», как называл его автор, забуксовали. Не зная, к какому финалу придет судьба придуманного им поэта, Рильке обдумывал два возможных варианта, и оба он считал трагическими: убить Мальте или заставить его принять христианство. Первый он отверг и написал концовку, где Мальте ищет спасения в вере после встречи с Толстым, кто, как Рильке знал по собственному неприятном опыту встречи с писателем, в конце жизни сделался глубоко религиозен.