История России

Это превращение и эта трансформация начались еще до конституционного утверждения президентской властной монополии. Они начались в январе 1992 года с реформ Егора Гайдара и сформированного им по поручению Ельцина правитель­ства, когда юридически монополистом был не президент, а Съезд народных депута­тов. Конфликт между двумя политическими институтами, несколькими месяцами ра­нее (в августе 1991 года) солидарно противостоявшими ГКЧП, стал прямым следствием гайдаровских реформ и их отторжения большинством населения. Но вый­ти из этого столкновения победителем Ельцин смог не только потому, что оставался персонифицированным символом антикоммунизма, легитимирующий ресурс кото­рого еще не был исчерпан. Он взял верх и потому, что имел опору в российской элите: как в новой (прежде всего, в возродившемся отечественном бизнес-классе и в вышед­шей на политическую поверхность еще при Горбачеве либеральной интеллигенции), так и в части старой (хозяйственной, административной, военной), которая увидела свою выгоду в начавшихся преобразованиях и связывала с ними свои надежды. Одна­ко в правовом порядке эти новые и старые элиты не нуждались. Учитывая состояние постсоветского общества, о котором говорилось выше, нетрудно поэтому понять, по­чему правовое государство, провозглашенное Конституцией после победы Ельцина, таковым не стало. Оно продолжало развиваться в направлении, заданном ему, вопре­ки замыслам Гайдара и части его идеологических единомышленников, уже в началь­ный период их деятельности.

Реформаторы исходили из того, что доставшееся им советское государство, а точ­нее — его осколки в виде многочисленных групп хозяйственной и административной бюрократии, не может стать правовым, пока оно владеет почти всей собственностью и не запущены рыночные механизмы. И они стали уводить государство из экономики, отпустив цены на большинство товаров, а потом приступив к приватизации, т.е. к пе­редаче государственной собственности частным лицам.

Реформаторы рассчитывали, что рынок и действующий на нем свободный собственник, нуждающийся в четких и стабильных юридических правилах игры, как раз и создадут необходимые предпосылки для утверждения правовой государствен­ности. Они полагали также, что собственник станет тем новым субъектом, в лице ко­торого они получат базовую опору для продолжения и углубления реформ, а рынок сам преобразует советскую хозяйственную бюрократию и «красных директоров», чьи интересы тоже максимально были учтены в ходе приватизации, равно как и бюрокра­тию административную, заставив ее следовать диктуемым логикой рыночных отно­шений правовым нормам. Государственный аппарат оставался нереформированным, такая задача даже не ставилась.

Бюрократия приняла рыночную трансформацию и вписалась в нее. Но рынок не только не превратил ее в служанку закона, но и сам оказался под ее коррупционно-те- невым контролем. И уже через четыре года после начала реформ сам Гайдар вынуж­ден был признать, что больше всех от них выиграла бывшая советская номенклатура.

Реформаторы, строго говоря, ничего не проектировали и не конструировали. Они шли за стихией уже сложившихся частных и групповых интересов элиты, пытаясь соблюсти их баланс³⁶⁹ . В результате же широкий доступ на рынок вместе с появивши­мися собственниками получила и бюрократия, что реформаторами не планировалось. Она вышла на него в качестве владельца и продавца особого товара — самого права на пользование полученной собственностью, которое при несовершенстве и запутанно­сти законодательства, чиновничьей монополии на его интерпретацию через подза­конные акты и негарантированной безопасности предпринимателям приходилось оплачивать по коррупционно-теневым «рыночным» ставкам.

Возрождение в стране частной собственности и рынка восстанавливало ее преем­ственную связь с докоммунистической Россией. Но попутно восстанавливались и ста­рые клиентально-патронажные формы взаимоотношений бизнеса и бюрократии, причем в несопоставимо больших масштабах. Масштабы же, в свою очередь, пред­определялись во многом слабостью политической власти. Она была слабой во время противостояния Ельцина и Съезда народных депутатов — уже в силу самого факта их непримиримого противостояния. Но она оставалась слабой и после установления и закрепления в российской Конституции президентской властной монополии. Если учесть, что такая монополия с правовым порядком несовместима в принципе, то тем более несочетаемой с ним оказалась она при той легитимационной неустойчивости, каковой был отмечен ельцинский период.