История России

Такой выбор не означает ни утраты государственного суверенитета, ни подчи­нения интересам Запада, чем пугают себя и других постсоветские почвенники. Он не означает даже непременного вступления в международные структуры типа НАТО или Европейского союза. Строго говоря, интеграция в европейское (западное) циви- лизационное целое предполагает всего-навсего последовательное жизневоплощение тех правовых принципов, которые записаны в действующей российской Конс­титуции. Если данную задачу не считать приоритетной, если на первый план выд­вигать поиск каких-то других «национальных идей», призванных обеспечить России особое место и особый статус в современном мире, то эффект, в конечном счете, окажется (и уже оказывается) прямо противоположным: система, которая не следу­ет провозглашенным ею принципам, а лишь имитирует их соблюдение, стимулов для развития не имеет. Геополитическая логика, подчиняющая себе мышление поч- венников³⁸⁹ , вуалирует беспрецедентную остроту вопроса о цивилизационном само­определении, с которым столкнулась Россия. Но при его игнорировании «нового на­чала», понимаемого как обретение конкурентоспособного исторического качества, ожидать не приходится.

Формирование европейской идентичности не означает и девальвации ее прежних отечественных форм — ни религиозной, ни державной, хотя с утратой последней ее им­перской компоненты придется примириться. Интеграция Греции в европейское сооб­щество не помешала грекам сохранить их православную идентичность. Не помешает это и русским. Более того, утверждение в многоконфессиональной России европейской цивилизационной идентичности и европейских цивилизационных стандартов помог­ло бы консолидировать населяющие ее народы, не прибегая ни к реанимации давно исчерпавших себя прежних методов (провозглашение православия доминирующей го­сударственной религией), ни к идеологическому новаторству (русский этнический на­ционализм). Реализация такого рода проектов, все больше воодушевляющих постсове­тских почвенников, — это «новое начало», ведущее к углублению трещин раскола по конфессиональным и этническим линиям, а тем самым и к очередной катастрофе. Что же до державной идентичности, сохраняющейся благодаря ядерному статусу и ресурс­ной самодостаточности страны, то освоение европейского цивилизационного качества ее не ослабит. Напротив, открываемые этим качеством возможности интенсивного раз­вития создадут дополнительные условия для ее укрепления.

Правда, это будет уже державная идентичность внутри западной цивилизации, не претендующая на самобытную альтернативу ей. Но ведь такая претензия, которая при отсутствии собственного цивилизационного стандарта заведомо нереализуема, России ничего не дает и привлекательности в глазах других народов, в том числе на постсоветском пространстве, не добавляет. Скорее, все происходит наоборот. Потому- то и трудно понять, на каком основании нынешние почвенники считают себя более озабоченными судьбой страны и ее величием и более достойными называться патрио­тами и «государственниками», чем приверженцы либерально-демократических идеа­лов и ценностей.

Таким основанием может быть только осознанное или неосознанное, проговари­ваемое вслух или умалчиваемое представление о том, что государство и его между­народный вес являются высшей и первичной ценностью, а личность с ее правами и свободами — производной и вторичной. Это представление вполне соответствует оте­чественной государственной традиции, к которой апеллирует почвенническая мысль. Но данная традиция была продуктом и инструментом экстенсивного развития, а вопро­сом о том, как ее совместить с переходом к интенсивной модели, наши почвенники, по­вторим, предпочитают не задаваться. Между тем вопрос этот давно уже стал достояни­ем массового сознания, трансформировавшись в нем в недоумение относительно того, почему в такой богатой стране, как Россия, люди остаются такими бедными.