Несомненно, не все члены старшины, подавшие известный донос, сознательно работали в пользу Мазепы; были и такие, которые питали мечту о собственном возвышении и, может быть, поощряемые к тому самим Мазепой. По крайней мере, это можно с некоторой достоверностью сказать относительно обозного Борковского. Но всех их обошел и опутал хитрый есаул.
На следующий день несколько стрелецких и солдатских полков двинулись в казацкий табор и расположились близ походной церкви. Приехал князь Голицын с другими московскими воеводами и вместе с чиновными казаками отстоял молебствие в церкви. А после него открыл казацкую раду для избрания нового гетмана по старому обычаю вольными голосами. Но на эту раду московское войско пропустило сравнительно небольшое или отборное число казаков. Тут после некоторого молчания послышались нерешительные голоса: одни назвали Борковского; большее число сказалось за Мазепу. Голицын обратился к значным казакам и спросил: «Кого же они хотят гетманом?» С этой стороны раздались громкие крики: «Мазепу!» Тогда Голицын с товарищи поспешил поздравить последнего гетманом и, после его присяги на помянутых статьях, вручил ему булаву, бунчук и другие гетманские клейноды. На радостях новоизбранный задал большой пир московским военачальникам.
Итак, недальновидный, опутанный интригой сберегатель помог будущему изменнику свергнуть неповинного в измене старика и захватить в свои руки украинское гетманство.
Свержение Самойловича и возвышение Мазепы были главным плодом неудачного крымского похода. Несмотря на неудачу, правительница издала от имени царей пышный указ, в котором возвестила народу о трудах и подвигах, совершенных русским войском, и о страхе, наведенном им на татар. Воеводы были щедро награждены, а особенно князь Голицын, который получил золотую медаль с драгоценными камнями и золотой цепью, ценностью в 300 червонцев.
Не более удачны были в этом году и военные действия поляков против турок и татар. Малочисленное коронное войско, с сыном Собеского Яковом во главе, дошло до Каменца и, ничего не сделав, воротилось назад. Но в общем ходе военных дел русский поход 1687 года все-таки оказал большую пользу нашим европейским союзникам. Он отвлек крымских татар от помощи туркам; австрийские полководцы одержали над ними победы в Венгрии, Славонии и Трансильвании; а венециане громили их на море и отвоевали у них немало городов в Далмации и Морее. (В это именно время при осаде афинского Акрополя венецианская бомба попала в Парфенон, в котором невежественные турки сделали пороховой склад, и великолепный памятник античного искусства был разрушен.) Оттоманская империя этой войной была потрясена в самых своих основаниях. Разбитое и вытесненное из Венгрии турецкое войско возмутилось. Мятежные янычары потребовали свержения Магомета IV, беспечно предававшегося любимой им охоте; улемы поспешили исполнить это требование и объявили султаном его брата Сулеймана II, а Магомет был заключен в темницу.
Ян Собеский убеждал московское правительство неотступно продолжать войну общими силами. О том же писали в Москву из Вены и Венеции. Константинопольский патриарх Дионисий до нашего похода послал царям просьбу сохранить мир с Турцией, иначе мусульмане обратят свою месть на подвластных им христиан. Но, будучи свергнут турками с патриаршества (по его словам, за согласие подчинить московской иерархии Киевскую метрополию), он в следующем году прислал с грамотой одного афинского архимандрита, Исаию, и писал в противоположном смысле; указывал на плохие турецкие обстоятельства, на готовность сербов, болгар и валахов к восстанию и молил идти для их освобождения. Валахский господарь Щербан Кантакузен чрез того же Исаию просил о принятии его в подданство и призывал русских против турок и татар, обнадеживая чуть ли не поголовным восстанием балканских христиан. Эти христиане, по словам Исаии, желают получить освобождение именно от православных царей, а не от римских католиков, которые ненавидят православие и стараются обращать его в унию.