История российского блокбастера. Кино, память и любовь к Родине

Этот сюжет похож на шпионский триллер эпохи холодной войны; тут есть и контрабандный вывоз рукописи за границу, и обвинительные письма, подписанные известными советскими писателями, и дипломатическая шумиха вокруг «дела Пастернака», нашедшая свое освещение в советских газетах. История публикации романа зачастую вытесняла роман, который написал Пастернак. Пока его замалчивали в Советском Союзе, он получал высокие оценки за рубежом, хотя и на Западе находились те, кто отрицали его художественную ценность, например Владимир Набоков. На протяжении многих лет роман «Доктор Живаго» воспринимался как событие из дипломатической жизни, как проза поэта, недостатки которой удалось сгладить, превратив историю любви в кинематографический эпос. Если большинство читателей сознавали, что история публикации была трагической, то многие критики и литературоведы исходили из того, что бэкграунд холодной войны был важнее самого рассказа о Юрии Живаго.

Гласность и перестройка вернули книгу Пастернака гражданам страны, которые прежде могли читать ее только в самиздате. Вплоть до конца 1980‐х роман Пастернака и его обсуждение были предоставлены Западу, а литературный и экранный Живаго будто и не принадлежал русской культуре. В январе 1988‐го «Новый мир», словно искупая свою вину, начал печатать роман. Чтобы удовлетворить читательский спрос, тираж подняли до миллиона экземпляров. И когда читатели смели журналы с полок, начался процесс обсуждения романа и возвращения литературного Живаго «домой», в Россию.

Редакция журнала обратилась к Дмитрию Лихачеву, которого наряду с Андреем Сахаровым называли совестью нации, написать предисловие к публикации. Лихачев откликнулся эмоциональным текстом, красноречиво описав то, что «Доктор Живаго» значил лично для него и для страны. По его мнению, Живаго – это альтер эго Пастернака, а то и настоящий Пастернак как типичный представитель интеллигенции, чьи сомнения сопровождают наблюдения за важными историческими событиями и заставляют к ним приспосабливаться, оставляя в стороне всякую возможность на них повлиять. Иначе говоря, Живаго – настоящий советский человек, проживающий свою жизнь, наблюдая ее со стороны и держа при себе собственные чувства. Лихачев подчеркивал, что это не новый советский человек. Таков был образ жизни многих советских граждан – размышлять над историческими событиями, не соглашаться с их общепринятой оценкой, возмущаться собственной беспомощностью и в конце концов «принимать жизнь и историю какими они есть»314. Лихачев пришел к выводу, что роман Пастернака и его взгляд на историю являются достойными преемниками национального эпоса Толстого «Война и мир» (который Живаго не раз вспоминает на страницах романа). И если лиризм «Живаго» обнаруживает «чрезвычайную скромность» автора, он также демонстрирует его роль как портретиста событий.

Лихачев отмечает в сути «Доктора Живаго» ровно то, что признали в нем и рецензенты «Нового мира». Книга Пастернака получила такой резонанс, потому что давала точный взгляд на советскую историю, писала лишенный лакировки портрет обычного индивида, которому выпало жить в эпоху грандиозных перемен. Появление романа в 1988 году вызвало шквал реакций, самыми примечательными из которых были выступления, прозвучавшие на двух круглых столах авторитетных советских журналов «Вопросы истории» и «Вопросы литературы». Участники обеих дискуссий больше сосредоточились на рассмотрении «Доктора Живаго» как интерпретации истории, чем на литературной стороне дела. Публикация романа совпала с обнародованием ряда других ранее запрещенных произведений, таких как «Котлован» Андрея Платонова (впервые опубликованный в 1987 году), тоже ставших предметом необычайного интереса и активного обсуждения, однако «Живаго» отличался разоблачительным осмыслением главных событий советской истории. Неслучайно «Вопросы истории» озаглавили свой июньский 1988 года форум «История и литература – из одной колыбели».