История российского блокбастера. Кино, память и любовь к Родине

Кроме всего прочего, «Живаго» Прошкина был далеко не единственной телеадаптацией запрещенной или классической книги в новой России. Литературный источник, за полвека до того экранизированный Иваном Пырьевым, а в 1990‐е остроумно переиначенный Романом Качановым в эксцентричной картине «Даун Хаус», возродился в коммерчески успешной версии Владимира Бортко: его сериал по «Идиоту» Достоевского вышел в 2003 году329. Два года спустя зрители могли увидеть целую обойму перенесенных на экран и нередко ранее запрещенных литературных источников, в том числе адаптацию романа «В круге первом» Солженицына и «Мастера и Маргариту» Булгакова (в 2005 году оба сериала получили высокие рейтинги). Годом раньше вышли «Московская сага» Дмитрия Барщевского по одноименному роману Василия Аксенова, спродюсированная Константином Эрнстом для Первого канала, а также «Дети Арбата» Андрея Эшпая с Чулпан Хаматовой, которые были показаны, соответственно, в октябре и ноябре. Обсуждая свою версию романа Анатолия Рыбакова, Эшпай разъяснял свое к нему обращение необходимостью донести до молодого поколения россиян «трагическую абсурдность и ужасы преступлений советской системы» – режиссер считал, что его произведение может послужить «духовным» пересказом истории330. Слава Тарощина в журнале «Искусство кино» писала, что эти сериалы о сталинской эпохе являются продолжением обсуждения забытого прошлого в эпоху Горбачева. В конце концов, успех этих сериалов помог найти некоторые ключи к нашему вечно «недостоверному прошлому»331. В то время как многие политики пытались реабилитировать Сталина и в целом коммунистическое прошлое, эти телесериалы, согласно Тарощиной, «первыми разбудили нацию от летаргического сталинского сна». Антон Златопольский, продюсер экранизации романа «В круге первом» (РТР), солидарен с ее точкой зрения, утверждая, что производство и показ сериала выполняют «важнейшую функцию телевидения», добавив (кажется, безо всякой иронии), что его должны посмотреть все граждане России332.

Появление экранных версий этих ранее запрещенных книг, как писала Елена Прохорова, может считаться патриотическим жестом во имя утверждения роли великой русской литературы в сознании телевизионного поколения. Иначе говоря, Булгаков, Пастернак и Солженицын «сосуществуют в медийном пространстве как знаки национального примирения и имперского возрождения». Их труды, пишет Прохорова, канонизировали, а самих авторов истязали, унижали или убивали именем государства, но они вошли в «пантеон великой русской литературы»333. Прохорова считает их важной составляющей патриотической культуры, которая укрепила политику Путина, соединив преступления прошлого и действующую коммунистическую партию. Сергей Казначеев тоже рассматривает, в частности, «В круге первом» как часть начавшегося возрождения представлений о российских национальных особенностях в стране, где герои становятся негодяями, а негодяи героями. По мнению Казначеева, русский патриотизм находится в состоянии перманентной изменчивости, зависящей от того, куда «дует ветер»: одно поколение правителей учило россиян не любить Николая II, а нынешнее, наоборот, приучает его любить. Солженицын и его единоверцы считались антисоветчиками, а теперь стали пророссийскими патриотами334.

Можно тем не менее увидеть бесконечное возвращение к глубинам подсознания и не в столь мрачном свете – ведь в случае с сериалом «Доктор Живаго» оно окрашено светлой музыкой, сопровождающей как экранные образы, так и долгую историю судьбы Пастернака в советской и постсоветской культуре. Дмитрий Быков на страницах «Искусства кино» отмечает, что сериал достиг очень важной цели, раскрыв в смятении одного человека трагедию многих, и, как и сам Пастернак, не дал простых ответов на вопросы, кто мы такие и что должны извлечь из прошлого. Быков назвал этот сериал лучшим, что было снято за десятилетие. Свою роль, пишет Быков, сыграл здесь Эдуард Артемьев, который «написал отличный музыкальный ряд, не поддавшись на соблазн масскульта, не придумав вальса для Лары или запоминающегося мотивчика для титров»335. Можно сказать, что новый сериал репрезентирует продолжение конфронтации с прошлым, начавшейся в 1986‐м или даже в 1956 году. Музыка подключается к работе памяти, предоставляя зрителям возможность оплакать его.

В своей книге, близкой к жанру агиографии, Татьяна Егорова пишет, что можно бесконечно говорить о музыке Эдуарда Артемьева, обладающей удивительным свойством: она позволяет душе надеяться, что мир достижим, и открывает в человеке нравственное величие. Это не означает, что Артемьев не знает страдания и боли, чувства оставленности и трагического надлома. Это означает, что композитор искренне верит в духовную сущность человека. Именно она определяет историю нашего развития, а все беды, неудачи и горести есть не что иное, как испытания, посылаемые Богом, которые надо с честью перенести336.