История русской идеи

Что же касается олигархической власти боярства и «вечевого начала», то оно долгое время сохранялось вовсе не в Южной Руси, а в Новгороде, Пскове и Вятке. Отдельные примеры борьбы за централизацию при Андрее Боголюбском, Всеволоде Большое Гнездо или Даниле Галицком выражают лишь естественное стремление к выживанию. В Польше и ВКЛ это стремление приведёт к формированию государств даже раньше, чем, например, в Московии, но южная народность будет при этом лишь пассивным участником.

Национальные характеры малороссов и великороссов Костомаров выводит размашисто, уверенно, с таким же поэтическим вдохновением. Никакой деликатностью тут и не пахнет! В его интерпретации недостатки малороссов являются как бы продолжением их достоинств, а вот достоинства великороссов у него больше похожи на недостатки. По его логике, малороссы не сумели создать государства из-за любви к свободе и отсутствия «стремления к порабощению других». А великороссы создали государство именно благодаря склонности к подчинению («утрате личного во имя общего»). Он с удовольствием припоминает и о «злодеяниях епископа Фёдора» в период, когда престиж светской и духовной власти переместился из Киева во Владимир, и о том, как «Андрей Боголюбский «похитил» в Вышгороде икону Святой Богородицы». Тут следует уяснить, что Андрей в 1155 году сидел в Вышгороде по воле отца, Великого князя Киевского Юрия Долгорукого. Так что он «похитил» икону у самого себя. Не желая сидеть в Вышгороде, он уехал княжить в любимый им город Владимир на Клязьме, не спросив разрешения у отца, и увёз туда икону, писанную, согласно преданию, самим евангелистом Лукой. Сегодня мы её знаем как Владимирскую икону Божией Матери.

Костомаров напоминает, как «митрополит Филипп заплатил жизнью за обличение кощунств Ивана Грозного», констатируя, что «в Москве дошли до формулы «Бог да царь во всём!» – знаменующей крайнее торжество господства общности над личностью». «А вот в Южной Руси было не то! – восклицает автор. – Там народ, чувствуя насилие совести, поднялся огромным пластом на защиту своей старины и свободы. И, даже приняв унию, гораздо охотнее от неё отстал, чем белорусы». Надо же! «Гораздо охотнее», чем белорусы! И как ему удалось это вычислить? Подобная «ясность» в распределении свободы и тирании между двумя народностями (даже, скорее, тремя народностями, включая и белорусов) вызывает досаду. Помните, как в известном фильме Леонид Броневой в образе Мюллера изрекает: «Ясность – это одна из форм полного тумана!». Вот именно такая «ясность» царит в голове Николая Ивановича!

Выбрав ложный посыл, он уже присоединил «к себе» Новгород, используя все его «демократические» прибамбасы. «Новгород всегда был брат юга, – изрекает он с умилением. – Суровое небо в Новгороде мало изменило там основы южного характера»; «в Новгороде мы видим тот же самый дух терпимости и отсутствие национального высокомерия», которые наполняли и Киев (имеются в виду времена Владимира Святого), а затем перекинулись и в характер казачества. Во как! Сразу из X века да в XVI! Ловко жонглируя событиями и веками, Костомаров уподобляется шулеру, готовому в любой подходящий момент выдернуть козырную карту. В его понимании народности – это законченные фигуры, которые он наделяет качествами своих современников, затем экстраполируя их и на трёхсотлетнее (как в случае казаков), или на девятисотлетнее (как в случае князя Владимира) прошлое. Феноменологические «выводы» Костомарова чем-то напоминают «Философические письма к даме» Чаадаева. В них – такой же широкий и безаппеляционный размах. А как же быть с диалектикой? Куда делись, к примеру, противоречия в той же великорусской народности? С одной стороны – раболепие и признание власти, а, с другой стороны, – склонность к вольнице и анархии; с одной стороны – извечное стремление к справедливости, а с другой стороны, – равнодушие к закону и праву; с одной стороны – духовное высокомерие («Москва – третий Рим»!), а с другой стороны – потребность в духовном самоуничижении (Чаадаев, интеллигенты). А крестьянские, а стрелецкие и казацкие бунты в Московском государстве? Разве это не «защита свободы» по Костомарову? А то, что в Малой Руси до восстания в 1648 году народ три века пребывал в униженном состоянии? Речь идёт именно о крестьянстве, а не о шляхте. Что же касается «татарского порабощения», то оно ведь распространялось и на Литву, под властью которой находилась Малая Русь. Дань платили все русские люди.

Костомаров пишет: «Великорусское племя показывало и показывает наклонность к материальному и уступает южнорусскому в духовной стороне жизни, в поэзии… Редко можно встретить великоруса, который бы предался созерцанию небесного свода, впивался безотчётно глазами в зеркало озера, освещённого солнцем… Песни великорусские не нравятся долго… Прислушайтесь к голосу песен, присмотритесь к образам, сотворенным воображением того и другого племени!».