История русской идеи

Ну, прислушались, присмотрелись… И что? На всякий случай, дабы окончательно не впасть в маразм, Костомаров с раздражением сообщает, что «если и был у великорусов истинно великий, гениальный, самобытный поэт, то это Пушкин. Удачные описатели нравов и быта были, но это не творцы-поэты, которые бы заговорили языком всей массы, сказали бы то и так, за что с чувством схватились бы массы». А Лермонтов, а Тютчев, а Некрасов, а Фет? Или они не «творцы-поэты»? И что он подразумевает под «языком всей массы»? Кольцов и Никитин были выходцами из простого народа и не знали другого языка, кроме «языка всей массы». Кстати, они – земляки Костомарова: оба родились в Воронеже. Неужто не припоминает?

Позднее Костомарову придётся оправдываться, и в «Автобиографии» он напишет: «Содержание моей статьи о двух русских народностях ясно отклоняло от меня всякое подозрение в замыслах «разложения отечества», так как у меня было сказано и доказываемо (?), что две русские народности дополняют одна другую и их братское соединение спасительно и необходимо для обеих». Он, конечно, не мог не отметить тех особенностей в национальном характере великороссов, которые свидетельствуют о его способности к самоорганизации: «В великорусском элементе есть что-то громадное, созидательное, дух стройности, сознание единства, господство практического рассудка, умеющего выстоять трудные обстоятельства, уловить время, когда следует действовать. Этого не показало наше южнорусское племя. Его свободная стихия приводила либо к разложению общественных связей, либо к водовороту побеждений».

Понятное дело! Ведь именно великороссы создали государство, которое стоит уже пять веков.

Но южнорусские национальные приоритеты у Костомарова будут проявляться всегда, в том числе и при изображении портретов главнейших деятелей. Например, он будет настаивать, что «трусость Дмитрия Донского неоспоримо (?) доказывается постыдным бегством Московского великого князя из столицы во время нашествия Тохтамыша». Но ведь известно, что Дмитрий Донской не мог противостоять Тохтамышу, потому что большинство русских воинов полегло на Куликовом поле. Оставаясь в Москве, он либо поплатился бы жизнью за свою храбрость, либо попал бы в плен, и Москве пришлось бы собирать деньги и платить за него выкуп татарам, как ей пришлось платить огромный выкуп, к примеру, за пленённого князя Василия II Тёмного. И почему же, в таком случае, Костомаров не называет трусом Данилу Галицкого, который бросил Киев в 1240 году на тысяцкого Димитрия, а сам отправился в Венгрию женить сына? При этом Киев, волынские города и Галич были разграблены монголо-татарами. Но Костомаров с умилением будет рассказывать, как Данилу наградят королевским венцом и скипетром, как он будет искать поддержки Римского папы против татар. И, хотя его прозападная ориентация в конце концов не принесёт никаких плодов и приведёт Галицко-Волынскую Русь к развалу, Костомаров, понимая всё это, останется при своём. Вот что он пишет в заключение своего рассказа о Даниле Галицком: «Не прошло и ста лет после Данила, и в то время как в Восточной Руси возникали прочные начала государственного единения, Южная Русь – явившаяся ещё в начале XIII века на короткое время в образе государства под властью князя, получившего титул монарха между европейскими государями, – не только распалась, но сделалась добычею чужеземцев. Восточной частью Южной Руси завладели литовцы, западной – поляки. И Южная Русь на многие века была оторвана от русской семьи, подвергаясь насильственному давлению чуждых стихий. Но личность Данила Галицкого, тем не менее, остаётся благородною, наиболее возбуждающей к себе сочувствие личностью во всей русской истории».

Вот такая «женская» логика!

Политические оценки Костомарова вызывают недоумение. Обратите внимание, как он рассуждает об устремлениях Дмитрия Вишневецкого: «Его широкие планы уничтожить крымскую орду и подчинить черноморские края Московской державе разбились об ограниченное упрямство царя Ивана Грозного». Как это Иван Грозный мог «уничтожить Крымскую орду» (даже «при содействии» Вишневецкого), если он с величайшим трудом удерживал Казань и Астрахань? Турция, под протекторатом которой находился татарский Крым, в это время с успехом громила на Балканах европейские государства. Костомаров разве не знает, что даже через сто лет два похода князя Голицына в Крым «при содействии» казаков Самойловича и Мазепы соответственно закончились крахом? К счастью, Иван Грозный оказался прозорливее Костомарова и уклонился от авантюрного «проекта» Байды.