История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

также достигает тут непревзойденного совершенства. Мелкие детали,

создававшие единственное в своем роде, ни на что не похожее

очарование Детства, используются здесь с таким неуловимым и

высшим совершенством, что выходят за пределы искусства и

сообщают этой книге (и Анне Каренинойтоже), как ни одной другой,

пожалуй, ощутимость подлинной жизни. Для многих читателей

Толстого его персонажи существуют не наряду с персонажами других

романов, а являются просто живыми мужчинами и женщинами, их

знакомыми. Объемность, полнота, жизненность всех, даже

эпизодических персонажей, совершенна и абсолютна. Это

достигается, конечно, необычайной остротой, тонкостью,

разнообразием его анализа (мы уже далеко ушли от грубоватых и

схематичных методов Севастополя), но и благодаря неуловимым

деталям, «аккомпанементу» и особенно языку. Речь, которой Толстой

наделяет своих персонажей, – нечто превосходящее самое

совершенство. В Войне и миреон впервые достиг абсолютного

владения этим инструментом. Читателю кажется, что он слышит и

различает голоса персонажей. Вы узнаете голос Наташи, Веры или

Бориса Друбецкого, как узнаете голос друга. В искусстве

индивидуализированной интонации у Толстого только один

соперник – Достоевский. Останавливаться на отдельных характерах

нет необходимости. Но невозможно не сказать еще раз о высшем его

творении – о Наташе, которая, без сомнения, самый изумительно

сделанный персонаж из всех романов вообще. Наташа и центр

романа, ибо она – символ «естественного человека», идеал.

Превращение реальности в искусство в Войне и миретоже

совершеннее, чем во всех предшествовавших произведениях. Оно

почти полное. Роман выстроен по собственным законам (Толстой

очень интересно намекает на эти законы), и в нем очень мало

непереваренных остатков сырого материала. Повествование – чудо.

Обширные пропорции, множество персонажей, частые перемены

места действия и теснейшая, необходимая связь всего этого между

собой создают впечатление, что перед нами действительно история

общества, а не просто определенного числа индивидуумов.

Философия романа – прославление природы и жизни в

противовес ухищрениям разума и цивилизации. Рационалист Толстой

сдался иррациональным силам существования. Это подчеркнуто в

теоретических главах и символизировано в последнем томе в образе

Каратаева. Философия эта глубоко оптимистична, ибо являет собой

верув слепые силы жизни, глубокую уверенность в том, что лучшее,

что может сделать человек, – это не выбирать, а довериться доброй

силе вещей. Пассивный детерминист Кутузов воплощает философию

мудрой пассивности, в противовес честолюбивой мелкости

Наполеона. Оптимистическая природа этой философии отразилась в

идиллическом тоне повествования. Несмотря на нисколько не

завуалированные ужасы войны, на бездарность, постоянно

разоблачаемую, вычурной и поверхностной цивилизации, общий дух

Войны и мира– красота и удовлетворение тем, что мир так

прекрасен. Только ухищрения рефлексирующего мозга изобретают

способы его испортить. Общий тон справедливо будет назвать

идиллическим. Такая склонность к идиллии была всегда, от начала до

конца, присуща Толстому. Она полярно противостояла его

непрекращающейся моральной тревоге. Еще до Войны и мираею

насквозь пропитано Детство, и уж совсем странно и неожиданно она

прорастает в автобиографических заметках, написанных для

Бирюкова. Корни ее – в его единстве со своим классом, с радостями и

довольством русского дворянского быта. И не будет преувеличением

сказать, что Война и мир– в конечном счете – громадная

«героическая идиллия» русского дворянства.

Существуют две вещи, за которые можно критиковать Войну и

мир: образ Каратаева и теоретические главы по истории и военной

науке. Я лично не считаю второе недостатком. Суть искусства

Толстого в том, что оно не только искусство, но и наука. И к

широкому полотну великого романа теоретические главы добавляют

перспективу и интеллектуальную атмосферу, убрать которую

невозможно*.

*Следует отметить, что как военный историк Толстой проявил замечательную

проницательность. Его толкование Бородинской битвы, к которому он пришел чисто интуитивно,

было позднее подтверждено документальным свидетельством и принято военными историками.

Труднее мне согласиться с Каратаевым. Несмотря на его

коренную необходимость для идеи романа, он диссонирует. Он идет

вразрез с целым; он в другом ключе. Он не человек среди людей, как

два других идеальных персонажа, Наташа и Кутузов. Он абстракция,

миф, существо другого измерения, подверженное другим законам,

чем все остальные персонажи романа. Он туда просто не подходит.

После Войны и мираТолстой, продолжая свои исторические

занятия, поднялся вверх по течению русской истории до эпохи Петра

Великого. Этот период казался ему решающе важным, ибо тогда

произошел раскол между народом и образованными классами,

отравленными европейской цивилизацией. Он составил несколько

планов, написал несколько начал романа об этом времени, которые

недавно были опубликованы. Но по мере углубления в материал