История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

Игоря из плена. Как и рассказ о его первых успехах и последовавшем

поражении, он соответствует фактам, изложенным в летописи, но резко

отличается по стилю.

Текст поэмы поврежден, но непонятных мест (хотя они

безнадежно непонятны) немного, и они не мешают среднему

читателю наслаждаться чтением.

Дух Слова– это смесь аристократического воинского духа,

отраженного в летописях 1146–1154 гг., с более широким

патриотическим взглядом, который ближе к точке зрения Мономаха и

патриотически настроенного духовенства, согласно которой

пожертвовать жизнью ради России – благороднейшая из

добродетелей. Кроме того, это явно светская вещь. Христианство

проявляется только изредка и скорее как элемент современной жизни,

чем выражение внутреннего мира поэта. С другой стороны,

воспоминания о более древнем поклонении природе входят в саму

ткань поэмы.

Стиль поэмы прямо противоположен примитивному и

варварскому. Он удивительно, озадачивающе современен; он полон

намеков, аллюзий, блистательных образов, тонких символов.

Профессор Грушевский, один из новейших исследователей поэмы,

справедливо замечает, что только теперь, пройдя длительное

обучение в школе современной поэзии, мы в самом деле способны

почувствовать и понять поэтический метод Слова. Слишком оно

ново, чтобы кто-нибудь мог подделать его в 1795 году.

Большую роль в поэме играет символизм природы и параллели с

нею. Движения человека имеют свои «подобия» в движениях

«растительного универсума». На эту черту ссылались как на

доказательство близости Словак «народной поэзии». Может быть,

некоторая близость и существует, но нет никакого сходства с более

поздними великорусскими и украинскими народными песнями.

Кроме того, очень похожие параллели с природой давным-давно

существовали как форма выражения в византийской духовной

риторике.

Слово о полку Игореве, единственное во всей древнерусской

литературе, стало национальной классикой; оно известно каждому

образованному русскому человеку, а любители поэзии нередко знают

его наизусть. Качество этой поэзии совершенно не то, что качество

поэзии в классический век Пушкина, но нельзя считать его низшим.

Если Пушкин величайший классический поэт России, то автор

Слова– величайший мастер орнаментальной, романтической и

символической поэзии. Его произведение – постоянная череда

пурпурных лоскутьев, самый малый из которых не имеет равного

себе в современной русской поэзии. Девятнадцатый век, и особенно

его вторая, выродившаяся половина, с характерным отсутствием

вкуса производила модернизацию текста поэмы, которая, сохраняя

костяк, разрушала ритм и аромат. Нужно ли говорить, что сегодня эта

модернизация выглядит куда менее современно, чем оригинал.

Современные поэты, насквозь пропитанные ее символическими

реминисценциями, не отваживаются подражать ее методам.

Язык Слова, конечно же, устарел и для совершенно

некультурного русского человека непонятен. Это обычный славяно-

русский язык двенадцатого века с некоторыми особенностями. Но

для того, чтобы его понимать, русскому читателю, особенно если он

читал славянскую Библию и понимает славянские молитвы (что, к

сожалению, встречается все реже, а в следующем поколении и вовсе

станет редкостью), – этому читателю понадобится совсем небольшая

подготовка.

Для того чтобы дать хотя бы самое приблизительное

представление о поэме, я решаюсь дать четыре отрывка из нее в

английском переводе.

Первый – из начала. Автор, сперва отвергший мысль о подражании

Бояну, в конце концов все-таки соблазняется примером старшего поэта и

начинает слагать подходящее для своей поэмы начало в манере Бояна.

«Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галици стады

бежать к Дону великому». Чи ли въспети было, вещей Бояне, Велесов

внуче: «Комони ржуть заСулою, звенить слава в Кыеве. Трубы

трубять в Новеграде, стоять стязи в Путивле». Игорь ждет мила

брата Всеволода. И рече ему буй тур Всеволод: «Один брат, один

свет светлый ты, Игорю, оба есве Святъславличя! Седлай, брате,

свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курська напереди.

А мои ти куряни сведоми къмети: под трубами повити, под шеломы

възлелеяни, конец копия въскрмлени; пути им ведоми, яругы им

знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изъострени;

сами скачють, акы серыи влъци в поле, ищучи себе чти, а князю

славе».