История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

интерполяциями и в конце концов стало обычной книгой, так что форма

обращенной к князю просьбы полностью стерлась. Оно интересно своей

характерностью и тем, что проливает свет не только на литературные вкусы

среднего грамотного человека древней Руси, но и на то, какого рода мудрость

он оценил.

5. ЛЕТОПИСИ

Самым большим и, если не считать Слова о полку Игореве, самым

ценным, оригинальным и интересным памятником киевской литературы

являются анналы, или хроники – по-русски летописи.

Русское летописание началось примерно тогда же, когда и русская

литература, и его традиция не прерывалась до семнадцатого века

включительно, а в Сибири продолжалась еще и в восемнадцатом. Писались

летописи частично монахами, частично светскими книжниками, а в

московские времена – официальными писцами. Как и почти вся

древнерусская литература, они анонимны и дошли до нас не в своем

индивидуальном, оригинальном виде, а как часть больших сводов, которые от

рукописи к рукописи дают разные варианты и где работа компилятора стерла

все внешние признаки отдельных составляющих частей.

Летописи киевского периода содержатся главным образом в двух

сборниках, которые в той или иной форме появляются в начале всех

последующих сводов. Это так называемая Начальная летопись,

охватывающая период от «начала России» до 1116 года, и так называемая

Киевская летопись, охватывающая период от 1116 г. до 1200 г. Начальная

летописьв более поздних списках приписывается св. Нестору, печерскому

монаху, автору житий Бориса и Глеба и св. Феодосия. В XVIII веке и в начале

XIX века он считался их единоличным автором, но с тех пор стало очевидно,

что они не представляют настоящего единства и что окончательный вид им

придан Сильвестром, настоятелем Выдубецким. Русские ученые потратили

много труда и проявили немало критической проницательности при анализе

Начальной летописи, но, хотя составляющие ее части теперь можно ясно

отличить друг от друга, время написания и особенно авторство каждой из них

оставляют поле для предположений.

Начальная летописьоткрывается генеалогией славян «от поколения

Иафета». За ней идет рассказ о ранней истории славян, их расселении и

обычаях, на удивление близкий по своим панславистским чувствам и

этнографическим интересам к духу девятнадцатого века. Засим следует

хорошо известная история «приглашения варягов» в Новгород,

подозрительно похожая на историю Хенгиста и Хорсы и сейчас считаемая

чисто этиологическим изобретением какого-то ученого писца XI века.

Повествование о событиях конца девятого и десятого веков

основывается на довольно крепкой хронологической канве, но чисто

исторических записей чрезвычайно мало. Они оживляются многочисленными

яркими и воодушевляющими традиционными преданиями, которые и

составляют главную привлекательность этой части летописей. Первая запись

датируется 882 годом, и они доводятся до ранних лет Ярослава (1019–1054).

Они явно основываются на устной традиции, но нет оснований думать, что

это была поэтическая традиция. Это просто анекдоты, такого же рода, как те,

что составляют главное очарование Геродота. Один из анекдотов русского

летописца даже вполне идентичен одному израссказов «отца истории»

(рассказ об осаде Белгорода печенегами и рассказ об осаде Милета

лидийцами). Для примера я процитирую здесь один из самых известных

(Пушкин избрал его темой для своей баллады). Это история о смерти Олега,

основателя Киевской монархии, и записана она под 915-м годом.

[Олег] въпрашал волхвов и кудесник: «От чего ми есть умрети?» и рече

ему кудесник один: «Княже! Конь, егоже любиши и ездиши на нем, от того

ти умрети». Олег же приим в уме, си рече: «Николи же всяду на нь, ни вижу

его боле того». И повеле кормити и не водити его к нему, и пребы неколико

лет не виде его, дондеже на грекы иде. И пришедшу ему Кыеву и пребывшю 4

лета, на пятое лето помяну конь, от негоже бяхуть рекли волъсви умрети, и

призва старейшину конюхом, рече: «Къде есть кънь мой, егоже бех поставил

кормити и блюсти его?» Он же рече: «Умерл есть». Олег же посмеася и

укори кудесника, река: «То ти неправо глаголють волсви, но все то лжа

есть: конь умерл есть, а я живе». И повеле оседлати конь: «а то вижю