История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Авангардные поэтические школы считают Ахматову старомодной

158

«реакционеркой», но нет сомнения, что место ее в пантеоне потомства

сохранится среди немногих истинных поэтов.

3. Мандельштам

Осип (Иосиф) Эмильевич Мандельштам появился в то же время и в том же

издании, что и Ахматова. Он один из самых неплодовитых поэтов: все им

написанное вошло в две маленькие книжки: Камень(1916) и Tristia(1922); в

обеих вместе не более ста коротких стихотворений. Мандельштам – человек,

пропитанный культурой. Он хорошо знает русскую, французскую и латинскую

поэзию и большая часть его стихов написана на литературные и

художественные темы. Диккенс, Оссиан, Бах, Нотр-Дам, св. София,

гомеровский список кораблей, расиновская Федра, лютеран ские похороны – вот

характерные для него темы. Все это вводится не как декорация, как делает

Брюсов, и не как символы какой-нибудь Ens Realius, как сделал бы Вячеслав

Иванов, но с настоящим историческим и критическим проникновением, как

отдельное реальное явление с твердым местом в истории. Поэтический язык

Мандельштама достигает иногда блистательной «латинской» звучности, какой

со времен Ломоносова не достигал ни один русский поэт. Но главное в его

поэзии (как бы ни были интересны его исторические взгляды) – это форма, и

то, как он ее подчеркивает, делает ощутимой. Достигает он этого, пользуясь

словами, полными различных противоречивых ассоциаций: великолепными,

вышедшими из употребления архаизмами, и словами ежедневного пользования,

еще не вошедшими в употребление в поэзии. Особенно любопытно перемешан

его синтаксис – риторические периоды борются с чисто разговорными

оборотами речи. Даже построены его стихотворения так, чтобы ощущалась

трудность, шероховатость формы: это ломаная линия, меняющая направление с

каждым поворотом строфы. Вспышки величественного красноречия особенно

полно звучат в такой своеобразной, неожиданной оправе. Красноречие его

действительно великолепно и, будучи основано на поэтическом языке и ритме,

не поддается переводу. Но, помимо всего этого, Мандельштам интереснейший

мыслитель; в его прозаических эссе (к сожалению, не собранных) заключены,

пожалуй, самые замечательные, непредвзятые и независимые высказывания,

когда-либо произнесенные по поводу современной русской цивилизации и

поэтического искусства. Когда они будут собраны, они составят книгу,

захватывающе интересную и для тех, кто изучает поэзию, и для тех, кто

изучает историю русской цивилизации.

4. Вульгаризаторы: Северянин

Символизм был аристократической поэзией, которая нравилась, в

конечном счете, только избранным. Поэзия Ахматовой более общеинтересна, но

если она не требует специальной подготовки, то все-таки требует более тонкой

чувствительности, чем у среднего читателя газет и посетителей кино. Но

читатели газет и посетители кино хотели и своей собственной поэзии, и

разрешенное символизмом расширение границ поэтического вкуса позволило

включить в пределы поэзии многое такое, чего не потерпели бы

«викторианцы». Наступил момент, когда вульгарность потребовала для себя

места на Парнасе и выпустила свою Декларацию прав в стихах Игоря

Северянина.

Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лотарева, род. 1887) назвал

себя футуристом (эгофутуристом), но с творческим движением русского

футуризма у него мало общего. Его поэзия – это идеализация вожделений

среднего горожанина, который мечтает об автомобилях, шампан ском,

159

роскошных ресторанах, нарядных женщинах и тонких духах. Оригинальность

Северянина в том, что он имел смелость представить все это в самой

неприкрыто-наивной форме и придать философии помощника парикмахера

осанку ницшеанского индивидуализма. У него был настоящий «песенный дар»

и немалая ритмическая изобретательность; неудивительно, что его стихи

приятно поразили пресыщенный вкус крупнейших символистов. Сологуб,

самый из них утонченный, написал восторженное предисловие к

северянинскому Громокипящему кубку(1912), а Брюсов увидел в нем лучшую

надежду русской поэзии. Какое-то время вся поэтическая Россия была

ослеплена и опьянена северянинскими ритмами. Правда, этот бум скоро

закончился, и Северянин сошел с авансцены. Но тем временем он покорил

массы и несколько лет его книги раскупались по всей России быстрее, чем

книги всех остальных поэтов. С настоящим футуризмом у него нет ничего

общего. Его притязания на футуризм основывались на любви к таким

современным вещам, как автомобили и палас-отели, а также на щедрой чеканке

новых слов – большая часть которых находилась в полной дисгармонии с духом

языка. Он очень любил вводить в свои стихи плохо переваренные французские

выражения из жаргона ресторанов и парикмахерских. Более поздние его книги

не имеют и тех достоинств, которые можно обнаружить в Громокипящем кубке,

и сегодня Северянин (который живет в Эстонии), по-видимому, забыт своими

прежними читателями.