История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

покорным, и его христианство постепенно становилось все менее

традиционным и все более критическим. Рассказы из жизни духовенства,

написанные в начале 80-х гг., были в значительной степени сатирическими, и

из-за одного такого рассказа он потерял свое место в комитете. Лесков все

больше и больше подпадал под влияние Толстого и к концу жизни стал истовым

толстовцем. Измена консервативным принципам снова толкнула его к левому

крылу журнализма, и в последние годы он сотрудничал в основном в журналах

умеренно-радикального направления. Однако те, кто диктовал литературные

мнения, о Лескове не высказывались и относились к нему весьма холодно.

Когда в 1895 г. он умер, у него было множество читателей по всей России, но

мало друзей в литературных кругах. Говорят, незадолго до смерти он сказал:

«Теперь меня читают за красоту моих выдумок, но через пятьдесят лет красота

поблекнет, и мои книжки будут читать только ради идей, которые там

содержатся». Это было удивительно дурное пророчество. Теперь, более чем

когда-либо, Лескова читают из-за несравненной формы, из-за стиля и манеры

рассказа – меньше всего из-за его идей. В сущности, немногие из его

поклонников понимают, какие у него были идеи. Не потому, что эти идеи

непонятны или так уж тщательно спрятаны, но просто потому, что внимание

поглощено совсем другим.

Самое поразительное и оригинальное у Лескова – это русский язык. Его

современники писали и старались писать ровным и гладким языком, избегая

слишком ярких или сомнительных оборотов. Лесков же жадно хватал каждое

неожиданное или живописное идиоматическое выражение. Все формы

профессионального или классового языка, всевозможные жаргонные словечки –

все это можно встретить на его страницах. Но особенно любил он комические

эффекты просторечного церковнославянского и каламбуры «народной

этимологии». Все это, конечно, непереводимо. Он, как и О. Генри, позволял

себе в этом отношении большие вольности и изобрел множество удачных и

неожиданных деформаций привычного смысла или привычного звучания.

Другая отличительная черта Лескова: он, как никто другой из современников,

владел даром рассказа. Как рассказчик он, пожалуй, занимает в современной

литературе первое место. Его рассказы – просто анекдоты, рассказанные с

колоссальным смаком и мастерством; даже в своих больших вещах он любит,

характеризуя своих персонажей, рассказать о них несколько анекдотов. Это

было противоположно традициям «серьезной» русской литературы и критики

стали считать его просто гаером. Самые оригинальные рассказы Лескова так

набиты всевозможными случаями и приключениями, что критикам, для которых

главное были идеи и тенденции, это казалось смешным и нелепым. Слишком

24

очевидно было, что Лесков просто наслаждается всеми этими эпизодами, как и

звуками и гротескными обличьями знакомых слов. Как ни старался он быть

моралистом и проповедником, он не мог пренебречь случаем рассказать

анекдот или скаламбурить. Толстой любил рассказы Лескова и наслаждался его

словесной эквилибристикой, но пенял ему на перенасыщенность его стиля. По

мнению Толстого, главным недостатком Лескова было то, что он не умел

удержать свой талант в рамках и «перегружал свой воз добром». Этот вкус к

словесной живописности, к быстрому изложению запутанного сюжета

разительно отличается от методов почти всех остальных русских романистов,

особенно Тургенева, Гончарова или Чехова. В лесковском видении мира нет

никакой дымки, нет атмосферы, нет мягкости; он выбирает самые кричащие

цвета, самые грубые контрасты, самые резкие контуры. Его образы предстают

при беспощадном дневном свете. Если мир Тургенева или Чехова можно

уподобить пейзажам Коро, то Лесков – это Брейгель-старший, с его пестрыми,

яркими красками и гротескными формами. У Лескова нет тусклых цветов, в

русской жизни он находит характеры яркие, живописные и пишет их мощными

мазками. Величайшая добродетель, из ряда вон выходящая оригинальность,

большие пороки, сильные страсти и гротескные комиче ские черты – вот его

любимые предметы. Он одновременно и служитель культа героев, и юморист.

Пожалуй, можно даже сказать, что чем героичнее его герои, тем юмористичнее

он их изображает. Вот этот юмористический культ героев и есть самая

оригинальная лесковская черта.

О лесковских политических романах, навлекших на него враждебность

радикалов, можно не говорить. По уровню они не выше средних

«реакционных» романов 60-70-х гг. Они заслуженно забыты и не играют

никакой роли в нынешней лесковской славе. Но рассказы, которые он писал в

то же самое время, очень хороши. Они не так богаты словесными радостями,

как рассказы зрелого периода, но в них уже в высокой степени проявлено его

мастерство рассказчика. В отличие от поздних вещей они дают картины

безвыходного зла, непобедимых страстей. Пример тому Леди Макбет

Мценского уезда(1866), которая была переведена на английский. Это очень

сильное исследование преступной страсти женщины и веселого цинического

бессердечия ее любовника. Холодный беспощадный свет льется на все

происходящее и обо всем рассказано с крепкой «натуралистической»