История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

противопоставленной Западу – форме (например – или не танцевать вовсе и

молиться Богу, или танцевать, но по-нашему; придумать или развивать наши

национальные танцы, совершенствуя их).

4. Закон, основы правления должны быть строже; люди должны стараться

быть добрее; одно другое и уравновесит.

5. Наука должна развиваться в духе глубокого презрения к собственной

пользе.

Во всем, что Леонтьев делал и писал, было такое глубокое пренебрежение

к просто нравственности, такая страстная ненависть к демократическому стаду

и такая яростная защита аристократического идеала, что его много раз

называли русским Ницше. Но у Ницше самое побуждение было религиозным, а

у Леонтьева нет. Это один из редких в наше время случаев (в средние века

самый распространенный) человека, в сущности нерелигиозного, сознательно

покоряющегося и послушно выполняющего жесткие правила догматиче-ской и

замкнутой в себе религии. Но он не был богоискателем и не искал Абсолюта.

Мир Леонтьева конечен, ограничен, это мир, самая сущность и красота

которого – в его конечности и несовершенстве. Любовь к Дальнему (« Die Liebe

zum Fernen») ему совершенно незнакома. Он принял и полюбил православие не

за совершенство, которое оно сулило в небесах и явило в личности Бога, а за

подчеркивание несовершенства земной жизни. Несовершенство и было то, что

он любил превыше всего, со всем создающим его многообразием форм – ибо,

если когда и был на свете настоящий любитель многообразия, то это Леонтьев.

Злейшими его врагами были те, кто верили в прогресс и хотели втащить свое

жалкое второсортное совершенство в этот блистательно несовершенный мир.

Он с блистательным презрением, достойным Ницше, третирует их в ярко

написанной сатире Средний европеец как идеал и орудие всемирного

разрушения.

Хотя Леонтьев и предпочитал литературе жизнь, хотя он и любил

литературу лишь в той степени, в какой она отражала прекрасную, т.е.

органическую и разнообразную, жизнь, он был, вероятно, единственным

истинным литературным критиком своего времени. Ибо только он был способен

в разборе дойти до сути, до основ литературного мастерства, независимо от

тенденции автора. Его книга о романах Толстого ( Анализ, стиль и веяние. О

романах графа Л. Н. Толстого, 1890 г.) по своему проникновенному анализу

толстовских способов выражения является шедевром русской литературной

критики. В ней он осуждает (как сам Толстой за несколько лет перед тем в

статье Что такое искусство?) излишне подробную манеру реалистов и хвалит

Толстого за то, что он ее бросил и не применял в только что вышедших

народных рассказах. Это характеризует справедливость Леонтьева-критика: он

осуждает стиль Войны и мира, хотя он согласен с философией романа и хвалит

стиль народных рассказов, хотя и ненавидит «Новое христианство».

В последние годы жизни Леонтьев опубликовал несколько фрагментов

своих воспоминаний, которые для читателя и есть самое интересное из его

произведений. Написаны они в той же взволнованной и нервной манере, что и

его политические эссе. Нервность стиля, живость рассказа и беспредельная

искренность ставят эти воспоминания на особое место в русской мемуарной

литературе. Лучше всего те фрагменты, где рассказывается вся история его

религиозной жизни и обращения (но задержитесь и на первых двух главах о

детстве, где описывается его мать; и на истории его литературных отношений с

Тургеневым); и восхитительно живой рассказ о его участии в Крымской войне и

о высадке союзников в Керчи в 1855 г. Это в самом деле «заражает»; читатель

37

сам становится частью леонтьевской взволнованной, страстной, импульсивной

души.

При жизни Леонтьева оценивали только с «партийных» точек зрения, и, так как он был

прежде всего парадоксалистом, он удостоился лишь осмеяния от оппонентов и

сдержанной похвалы от друзей. Первым признал леонтьевский гений, не сочувствуя его

идеям, Владимир Соловьев, потрясенный мощью и оригинальностью этой личности.

И после смерти Леонтьева он много способствовал сохранению памяти о нем, написав

подробную и сочувственную статью о Леонтьеве для энциклопедического словаря

Брокгауза-Ефрона. С тех пор началось возрождение Леонтьева. Начиная с 1912 г. стало

появляться его собрание сочинений (в 9 томах); в 1911 г. вышел сборник воспоминаний о

нем, предваренный прекрасной книгой Жизнь Леонтьева, написанной его учеником

Коноплянцевым. Его стали признавать классиком (хотя порой и не вслух). Оригинальность

его мысли, индивидуальность стиля, острота критического суждения никем не

оспариваются – это уже общее место. Литературоведы новой школы считают его лучшим,

единственным критиком второй половины XIX века; даже большевистская критика

признает его литературные заслуги; а евразийцы, единственная оригинальная и сильная

школа мысли, созданная после революции антибольшевиками, считают его в числе своих

величайших учителей.

38

Глава II

1. ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ И НАЧАЛО ДЕВЯНОСТЫХ