История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Крымская война, Леонтьев был на последнем курсе; студентам-медикам

последнего курса было разрешено, если они отправятся на фронт, получить

диплом, не заканчивая учения. Леонтьев пошел добровольцем в Крымскую

армию в качестве хирурга. Он работал в основном в госпиталях, работал много,

потому что страстно любил свою работу. Примерно в это время он разработал

свою парадоксальную теорию эстетического имморализма, иногда

принимавшую странные формы; так он рассказывает в своих прекрасных

воспоминаниях, что поощрял мародерство в казацком полку, к которому был

прикомандирован. Но сам он оставался щепетильно честным. Он принадлежал

к тем немногим нестроевым в Крымской армии, которые имели возможность

обогатиться, – но этой возможностью не воспользовались.

Когда война закончилась, он вернулся в Москву без гроша. Он продолжал

практиковать как врач и опубликовал в 1861–1862 гг. два романа, не имевших

успеха. Это не великие произведения, но они замечательны яростным напором,

с которым он вызывающе и открыто высказывал свой эстетический

имморализм. «Все хорошо, если красиво и сильно, а будь то святость или

разврат, реакционность или революционность – не имеет значения». «Великая

нация велика и в добре и в зле». Этот странный имморалистский пафос лучше

всего виден в очень примечательном рассказе Супружеская исповедь, в котором

пожилой супруг поощряет измены своей молоденькой жены, не с позиции

«женских прав» в стиле Жорж Санд, а потому, что хочет, чтобы она жила

полной, прекрасной жизнью, полной страсти, восторга и страдания. Все эти

вещи прошли тогда незамеченными. Он же в это время потянулся к

славянофилам из-за их уважения и любви к оригинальности русской жизни;

моральный же их идеализм оставался ему совершенно чуждым.

В 1861 г. он женился на необразованной крым ской гречанке. Прожить

литературой оказалось невозможно, и он стал искать для себя подходящее

место. В 1863 г. его назначили секретарем и переводчиком в русское

консульство в Кандии. Там он оставался недолго: вскоре его пришлось оттуда

перевести за то, что он избил хлыстом французского вице-консула. Это, однако,

не помешало его карьере. Он очень быстро продвигался вверх и в 1869 г.

получил важный и независимый пост консула в Янине (в Эпире). Нельзя

сказать, что все это время он вел себя примерно. Героем его был Алкивиад, и

он старался жить «полной и прекрасной жизнью» по его образцу. Тратил много

денег и не вылезал из любовных связей, о которых исправно докладывал своей

жене. Ей это не слишком нравилось, и, вероятно, его откровения стали

причиной ее душевной болезни. В 1869 г. она заболела психически и так и не

выздоровела. Это был первый удар. В 1871 г. последовал второй: умерла его

мать.

34

В том же году его перевели в Салоники, где он заболел местной малярией.

Ему угрожала смерть, и он на одре болезни дал обет отправиться на Афон,

чтобы искупить свои грехи. Как только он оправился, он выполнил обет и

провел на Афоне около года, подчиняясь строгому монастырскому распорядку

под духовным руководством «старца». С этого время он признал греховность

своей прежней жизни «по Алкивиаду» и своих имморалистических писаний и

обратился к византийскому православию в его самой строгой и аскетиче ской

монастырской форме. Но по сути его эстетический имморализм не изменился,

хотя и склонился перед правилами догматического христианства.

В 1873 г., разойдясь с русским послом Игнатьевым по вопросу о расколе греко-

болгарской церкви, Леонтьев оставил консульскую службу. Игнатьев, будучи

славянофилом, принял, как и вся официальная Россия, сторону болгар, потому

что те были славяне. Для Леонтьева болгары, будь они трижды славяне, были

демократами и мятежниками, восставшими против своего законного господина,

экуменического патриарха. Это было характерно для Леонтьева: славянство как

таковое его не интересовало. Хотел он, чтобы в национальном своеобразии и

традициях сохранялся незыблемый консерватизм – а консерватизма в греках, по

его мнению, было больше, чем в болгарах, которых он с полным основанием

подозревал в том, что они легко европеизируются и опустятся до мещанского

уровня демократической западной цивилизации. Греков же – старосветских

греческих крестьян, деревенских торговцев и монахов – он страстно любил.

Для него они были бастионом византийской цивилизации, а она, с его точки

зрения, являлась величайшей, ни с чем не сравнимой ценностью.

Примерно в это время он прочел книгу Данилев ского Россия и Европа,

которая произвела на него сильное впечатление своей научно-биологической

трактовкой истории цивилизаций. Он усвоил его идею отдельной цивилизации

как полного и самодовлеющего организма и развил ее в замечательном очерке

Византинизм и славянство. Однако идею Данилевского о том, что славяне –

независимое культурное целое, он опроверг. По Леонтьеву, оригинальность

России в том, что она воспитанница и наследница Византии. В отличие от

славянофилов Леонтьев осудил западную цивилизацию не в целом, а только на

ее последней стадии. Средневековая Европа и Европа XVII века ничуть не хуже