История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Сказать, что Шперка теперь совсем нет на свете– невозможно. Там

м. б. в платоновском смысле «бессмертие души» – и ошибочно: но для моих

друзей оно ни в коем случае не ошибочно.

И не то, чтобы «душа Шперка – бессмертна»: а его бороденка рыжая не

могла умереть, «Бызов» его (такой приятель был) дожидается у ворот, и сам

он на конце – направляется ко мне на Павловскую. Все как было. А «душа» его

«бессмертна» ли: и – не знаю, и – не интересуюсь.

Все бессмертно. Вечно и живо. До дырочки на сапоге, которая и не

расширяется, и не «заплатывается» с тех пор, как была. Это лучше

«бессмертия души», которое сухо и отвлеченно.

Я хочу «на тот свет» прийти с носовым платком. Ни чуточки меньше.

О Боге и мировом порядке (из Опавших листьев):

Что же я скажу (на т. с.) Богу о том, что Он послал меня увидеть?

Скажу ли что мир Им сотворенный прекрасен?

Нет.

Что же я скажу?

Б[ог] увидит, что я плачу и молчу, что лицо мое иногда улыбается. Но Он

ничего не услышит от меня.

О национальности (из Уединенного):

Посмотришь на русского человека острым глазком...

Посмотрит он на тебя острым глазком...

И все понятно.

И не надо никаких слов.

Вот чего нельзя с иностранцем.

Последняя цитата напомнит читателю, как трудно, как невозможно

передать на другом языке аромат, вкус, запах такого человека, как Розанов. А

может быть, и не стоит (с точки зрения русского патриота) пропагандировать

его среди иностранцев. Есть люди, которые просто ненавидят – активно

ненавидят – Розанова, считают его отвратительным. В этой ненависти

ортодоксальные священники объединяются с людьми совсем другой догмы,

например, с Троцким. Розанов – антипод классицизма, дисциплины, порядка,

всякой прямой линии и воли. Его талант женский: голая интуиция без следов

«архитектуры». Это апофеоз «естественного человека», отрицание усилия и

дисциплины. Андрэ Сюарес сказал о Достоевском, что он представил «скандал

обнаженности» ( le scandale de la nuditе). Но по сравнению с Розановым нагота

Достоевского вполне прилично прикрыта. К тому же нагота Розанова не всегда

красива. При всем том Розанов – величайший писатель своего поколения.

Русский гений не измерить, не принимая в расчет Розанова; мы отвечаем за

своих великих людей, какими бы они ни были.

106

5. ШЕСТОВ

У Шестова с Розановым много общего. Оба они иррационалисты и

имморалисты. Оба больше всего ценят человеческую личность – превыше всех

идей и систем. Оба начинали с Достоев ского, а позже перешли к Ветхому

Завету. Оба мистики, но Розанов биологический мистик, мистик плоти, а

Шестов – мистик чистого духа. Розанов иррационален на практике, как и в

теории: он не логик, он был способен только на эмоциональные,

«интуитивные» аргументы. Шестов сражается с Разумом его собственным

оружием – опровергая логику, он проявил себя безукоризненным логиком.

Корни Розанова – глубоко в русской и «славянофильской» почве, и даже в

иудаизме его привлекала именно почва, животворящие корни. У Шестова нет

корней ни в какой почве: его мысль интернациональна, или, скорее,

наднациональна, – в этом смысле он больше сродни Толстому, чем

Достоевскому. Настоящее имя Льва Шестова – Лев Исаакович Шварцман. Он

родился в Киеве в семье богатых еврейских торговцев в 1866 г. Шестов изучал

юриспруденцию; философия и литература привлекли его довольно поздно.

Первая книга Шестова – Шекспир и его критик Брандес– появилась в 1898 г.; в

этой книге он нападал на позитивизм и национализм сильно переоцененного

датского критика во имя довольно туманного идеализма, нашедшего своего

героя в образе Брута. В этой книге проявились лучшие литературные качества

Шестова, но своим отношением к идеализму она отличается от его более

позднего творчества. Ибо война с идеализмом стала главной темой всех

позднейших книг Шестова, начиная с Добра в учении гр. Толстого и Ф. Нитше

(1900) и Достоевский и Нитше: философия трагедии(1901). Эти две книги