История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

образуют введение в творчество Шестова, и в них сосредоточилась вся сила его

разрушительной критики. За ними последовала книга фрагментов и максим –

Апофеоз беспочвенности(1905), название неудачно переведено на англий ский

как Все возможно, и серия эссе об отдельных писателях – Ибсене, Чехове,

Бердяеве. Потом Шестов замолчал на долгие годы: он жил за границей, изучая

философию и мистику. Следующая книга – Potestas clavium( Власть ключей,

1916) – возвещает новую ступень в творчестве Шестова: не изменив главному в

своем мировоззрении, он от современных писателей переходит к известным

религиозным деятелям и мистикам прошлого (к Лютеру, Блаженному

Августину, Плотину, св. Павлу, к Библии) и находит в них ту же правду, что

нашел в Ницше и Достоевском. В 1917 г. Шестов (к большому разочарованию

многих своих поклонников, считавших, что разрушительный дух Шестова

должен сочувствовать разрушительной деятельности большевиков) занял четко

антибольшевистскую позицию. Он уехал из России и поселился в Париже, где

привлек внимание французских литературных кругов. Последняя книга

Шестова ( Гефсиманская ночь– о Паскале) появилась сначала по-французски.

Шестов – человек одной идеи, и во всех своих книгах он снова и снова

повторяет одно и то же. Лейтмотив его творчества можно найти в

заключительных строках Толстого и Нитше: «Добро – братская любовь, – мы

знаем теперь из опыта Нитше, – не есть Бог. „Горе тем любящим, у которых нет

ничего выше сострадания“. Нитше открыл нам путь. Нужно искать того, что

выше добра. Нужно искать Бога».

Со времен Сократа отождествление Добра и Разума с Богом было

краеугольным камнем нашей цивилизации. Шестов поставил себе цель

опровергнуть это отождествление. Он противопоставляет ему религиозный

опыт великих мистиков, почерпнутый у Ницше и Достоевского и

подтвержденный Паскалем, св. Павлом, Плотином и Ветхим Заветом; по этому

опыту Бог – высшая и единственная ценность – превосходит человеческие

107

нравственные и логические нормы, и единственное, чем стоит заниматься, – это

поисками такого иррационалистического и аморального Бога. С особым

удовольствием Шестов цитирует самые острые и парадоксальные изложения

этого ученья, которые он находит у Тертуллиана, у Лютера и у других

авторитетов, настаивая на единстве опыта всех великих мистиков и на коренной

несовместимости их «библейского» мышления с греческим мышлением.

Единственный путь к Богу – преодолеть и отвергнуть мораль и логику. Этого

можно достичь только в минуты непреодолимого кризиса – последней трагедии,

после которой человек становится мертв для жизни. Только когда он мертв для

жизни, он оживает для истинной реальности – для Бога. «Философия

трагедии», открывающая человеку истинную реальность, – единственная

философия, которую Шестов признает. Идеалистические размышления

общепризнанных философов, от Сократа и стоиков до Спинозы и Канта,

вызывают у него лишь презрение и сарказм. При поверхностном чтении Шестов

может показаться нигилистом и скептиком. И в каком-то смысле это так и есть,

ибо, хотя внутренний стержень его философии – глубокая религиозность и

благочестие, – ни то, ни другое не имеет и не может иметь практического

значения. Образ мыслей символистов глубоко чужд Шестову: для него явления

этого мира представляют собой неполноценную реальность, не имеющую

никакого отношения к другой – настоящей – реальности. Они незначительны,

они adiaphora, к ним нельзя применять религиозные мерки. Для Шестова

правда – это математическая точка, не имеющая измерений, она не может быть

связана с внешним миром. Внешний мир существует сам по себе, не

подвергаясь ее воздействию. Как только Шестов обращается к миру

повседневности (к человеческому поведению, историческим фактам и т. д.), он

отбрасывает свой религиозный имморализм и иррационализм, возвращаясь к

совершенно нормальному здравому смыслу. Большевиков он осудил именно с

точки зрения здравого смысла, а не с точки зрения религии. Но нужно сказать,

что именно в произведениях на религиозные и философские темы Шестов

выковал оружие, которое лучше всего может служить здравому смыслу: свой

стиль, лучший, отточеннейший полемический стиль в России. Из многих, кто

читал Шестова, мало кто чувствует его основную идею – большинство ценят в

нем мастера иронии, сарказма и спора. Как писатель и диалектик Шестов идет

от своих злейших врагов, больше всего пострадавших от его разрушительной

критики, – от Сократа и Толстого-моралиста (в отличие от Толстого-мистика,

автора Записок сумасшедшегои Хозяина и работника). Для разрушения логики

и разума Шестов с замечательным искусством пользуется оружием логики и

разума. Проза его полярна прозе Розанова – она точна, необычайно изящна и

концентрирована; иначе говоря, это самая классическая проза во всей

современной русской литературе.

6. ДРУГИЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ ФИЛОСОФЫ

Розанов и Шестов – самые важные фигуры «религиозно-философского»

движения 1900–1910 гг., как бы мы их ни рассматривали: как мыслителей или