История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

«Мы часто повторяем по делу и без дела: «Любить землю», «Любить Родину», – а может быть, чувствовать, ощущать как самого себя, а? – писал Виктор Астафьев о сборнике Евгения Носова «Берега» (М., 1971), который открывает именно эта повесть. – Если любовь можно привить, укоренить и даже навязать, то чувства и ощущения передаются только по родству, с молоком матери, редкой лаской отца, когда опустит он тяжёлую ладонь на детскую голову, и притихнешь под ней, как птенец под крылом, и займётся сердчишко в частом, растроганном бое, и прежде всего в матери, в отце ощутишь ты Родину свою. А уж какая она – эта Родина – всё зависит от того, какие чувства перенял ты от родителей…» И дальше Астафьев описывает, как Евгений Носов влюблённо смотрит на свою пристепную Русь, «звучные русские слова для него самая сладкая музыка». В одной из статей Виктор Астафьев замечает, что у Евгения Носова чуть ли не все героини – женщины-труженицы. Вот такая удивительная женщина-труженица предстаёт в рассказе «Пятый день осенней выставки» в образе Анисьи Квасовой, – «уже немолодая, с узким сухим лицом, темневшим треугольником из серенького полушалка. Лицо это с костистыми, обтянутыми и поэтому особенно заветренными скулами и со впалыми щеками, на которых ранее всего появлялись беспорядочные морщины, лицо это было замкнуто и даже сурово. Но в светлосерых глазах, затенённых крутым надбровьем, таилась детская робость и доверчивость. Такие женщины обычно молчаливы даже в девичестве, больше слушают других, а при неожиданной и робкой улыбке стараются прикрыть рот концом косынки. Но зато нет рукастее их в работе, и, наверное, не бывает в нашей стороне более хлебосольной хозяйки…». На выставку прислали три коровы Анисьи, и Евгений Носов подробно рассказывает, что делает Анисья на выставке, и постепенно вырисовывается образ этой замечательной русской женщины-труженицы. Как только узнала, что она поедет на выставку, целый день скребла и без того опрятных коров. И все пять дней выставки Анисья всё время была занята коровами, то с утра подоит их, то привезённое сено надо было убрать, то пришедший фотограф начинает снимать её, а губы немели от напряжения и не раскрывались в улыбку, «так что она уже не видела ни коровы, ни фотографа», то нужно было посыпать мокрые места песком, «всякий раз боясь остаться без дела».

Евгений Носов повёл её обедать в ресторан с Донькой, подругой из деревни. Как бережно описывает он Анисью в ресторане, как она «деликатно примостилась на краешке красного изогнутого сиденья» и всматривалась в Доньку, более опытную и разбитную. Анисья только «кивала с удивлением» на выбор Доньки, только «испытывала стыдливую неловкость за своё праздное сидение». И Клаве, которая сбежала из деревни из-за того, что подмешала мел в молоко при отчёте, а сейчас работает в ресторане официанткой, сказала: «Душа свята – свят и день…» (Там же. С. 165).

И Анисья Квасова, и Анфиса, и «неуживчая и упрямая», «не женщина, а председатель» Тоня Яценко, которая возмечтала построить новый Дворец культуры – «целый храм Афродиты», и Варька, и Тоня из повести «Моя Джомолунгма», и многие другие героини рассказов и повестей Евгения Носова являют собой представительниц русского национального характера со всеми их достоинствами и недостатками.

Глубиной характеров и новизной темы покоряет повесть «Усвятские шлемоносцы» (Наш современник. 1977. № 4—5).

Спокойно, неторопливо, с поразительно точными подробностями бытового и психологического характера ведёт автор своё повествование об усвятских крестьянах как раз накануне войны. Ничто ещё и не предвещает её. Как обычно, рано утром собрались колхозники на луга заготавливать сено. Касьян, как и другие колхозники, весь отдаётся радости трудового дня. Солнце только начало подниматься, а плечи от махания косой уже набрякли от тяжести усилий. Трава стояла густая, обильная, не скоро пройдёшь по ней с косой. С удовольствием останавливался Касьян посмотреть на свою работу и позвякать оселком по звонкому полотну косы. «Экие нынче непроворотные травы! И колхоз, и мужики с кормами будут аж по самую новину, а то и на другой год перейдёт запасец». Так думал Касьян, выдавая тем самым свою добрую, чистую душу. Касьян вступил как раз в ту пору, когда особенно хочется какой-то прочности и незыблемости на земле, хочется, чтобы всё это чудесное и прекрасное, что составляет жизнь, продолжалось вечно. Ему тридцать шесть лет, у него мать, двое сыновей и жена, беременная третьим. У него сильные мужские руки, охочие до работы, у него есть колхоз, родная деревня, из которой его никуда не тянет, ему всё дорого и близко вокруг, к этому он с детства привык, сроднился, ничто его не страшит, даже урема, нечистая обитель, которой пугали его в детстве, как каждого маленького усвятца.