История русской литературы X—XVII веков

Седел 19 недель,
А вон ис тюрмы глядел.
А мужики, что ляхи,
Дважды приводили к плахе.
За старые шашни.
Хотели скинуть з башни.
А на пытках пытают,
А правды не знают.
Правду-де скажи,
А ничего не солжи.
А яз ин божился,
И с ног свалился,
И на бок ложился:
Не много у меня ржи,
Нет во мне лжи...[466]

Комическая тональность этих строк позволила некоторым исследователям заподозрить, что Иван Фуников не был автором «Послания дворянина к дворянину», что оно только приписано ему: не мог же человек, рассказывая о своих страданиях, смеяться над ними! Но дело в том, что раёшный стих, которым пишет Фуников, рассчитан именно на комический эффект. Комизм — смысловой ореол раёшника. Это скоморошье балагурство, подчеркнутое рифмой. Рифма «оглупляет явления, делая схожим несхожее... снимает серьезность рассказываемого, делает смешным даже голод»[467], даже страдание, даже пытку, а шутка — это своего рода психологическая защита от травмирующих психику явлений действительности. Используя раёшный стих, автор вынужден считаться с его смысловой инерцией. Поэтому Иван Фуников вольно или невольно становится в позу балагура, ерника. Кстати говоря, в «Послании дворянина к дворянину» есть и прозаические куски. В них мы не найдем и тени комизма: здесь смысловая инерция раёшника уже не действовала.

Евстратий. Если Фуников опирается на словесное искусство скоморохов, на раёшную традицию балагурства, то современник Фуникова, поэт Евстратий, приверженец Василия Шуйского, в стихотворной молитве 1621 г. ориентируется на поэтическую культуру Западной Европы. Эту молитву, написанную силлабическим стихом с перекрестной рифмой, автор предварил латинской пометой «serpenticum versus», т. е. «серпантинный (или змеиный) стих». И действительно, графически стихотворение Евстратия исполнено как «серпантинный» рисунок. Сделано это так: из соседних стихов исключены общие элементы (флексии). Эти элементы вписаны между строк. В результате строки становятся зигзагообразными, «серпантинными», «змеиными», — иначе их просто нельзя прочесть. Например, два идущих подряд четверостишия «Богу в бозе, /свету от света,/ в простом слозе /в вечная лета,/ воспевание и слава, /честь, поклонение,/ величание, держава,/ благодарение» (слоговая схема 4—5—4—5; 8—6—8—6) в рукописи Евстратия выглядят следующим образом:

В европейской поэзии XVI-XVII вв. были широко распространены всякого рода «курьезные» стихи, например палиндромоны (перевертни), читавшиеся одинаково слева направо и справа налево. Сложился также особый жанр изобразительной эпиграммы, который предусматривал оформление текста в виде рисунка — креста, звезды, бокала, лучей солнца или языков пламени, сердца и. т. д. Стихотворение Евстратия — это типичный образец такой «алхимии слова».

Стихотворения Ивана Фуникова и Евстратия обозначили полюсы того широчайшего диапазона, в котором предстояло развиваться русской поэзии XVII в. От скоморошьего осмеяния мира до медитативной лирики, от балагурства до «богословия в стихах», от раёшника до строгой силлабики — такими были ее тематические и метрические возможности, намеченные уже в Смутное время. Реализацией этих возможностей и занимались русские поэты XVII в.

Постоянно действующим фактором стала ориентация на опыт поэзии Украины, Белоруссии, Польши. Известно, что Лжедмитрий завел при московском дворе музыку и пение, учредил придворные должности на польский манер. По-видимому, он не забыл и о должности придворного стихотворца. Скорее всего на роль придворного поэта Лжедмитрий предназначал своего любимца князя И. А. Хворостинина (среди польских поэтов той эпохи было очень много дворян, ибо искусство сочинять вирши входило в программу образцового воспитания шляхтича).