История с Живаго. Лара для господина Пастернака

… А ты, до беспамятства рада,
У Иверской купишь цветы,
Сидельцев Охотного ряда
Поздравишь с победою ты.

Ты скажешь: «Пахнуло озоном,

Трудящимся дали права!»
И город малиновым звоном
Ответит на эти слова…

Лена уже знает все это наизусть.

– Ах, как я сердилась на него за эти строчки, да что ж это такое! До беспамятства рада! Ну вот, что он думал?.. – говорит всякий раз Ольга Всеволодовна в этом месте.

– А я, – вспоминает Лена, – думаю: но ведь это и вправду она, это про нее, это ее великая беззаботность, ее вдохновенная опрометчивость, захватывающая легкость. «…Пахнуло озоном» – конечно, она могла бы так сказать, это ее интонация, в этих стихах я слышу даже ритм ее походки, я на самом деле вижу, как она покупает цветы у Иверской.

Это стихотворение Галич посвятил Юрию Живаго, так в книгах, что теперь все изданы, и в интернете – «Смерть Юнкеров, или Памяти Юрия Живаго». Под заголовком еще посвящение: «Ольге Ивинской».

Он чувствовал, знал ее, любил. Но как? Он, конечно, знал ее прежде, до личной встречи, знал Лару, музу поэта, он посвящал Пастернаку стихи. И встретились они не случайно.

* * *

Приступая к работе над романом, я постарался вспомнить всех тех людей и персонажей, которые как-то – прямо или косвенно – соприкасались с Ольгой Всеволодовной и с ее домом. И я вспомнил еще про одного «деятеля от литературы», как он сам себя называл. Мне хотелось бы немного рассказать о нем и о том, как он оказался в этом почетном списке.

В конце 80-х, когда я работал в «Драматическом Театре Станиславского», мне позвонил какой-то молодой, но уже хрипловатый голос. Этот голос представился Димой. Он сказал, что знает про меня давно, что в курсе нашей с Митей соавторской артели по написанию пьесы и сценария и очень бы хотел со мной пересечься. Он обозначил себя приемным сыном Мити, и я сразу же догадался, кому же принадлежит этот хриплый голос.

– Вы, наверное, сын Стеллы?

– Именно!

Стелла, а кое для кого Стелла Петровна, была достаточно известна в кругах московской богемы тех лет. Она заведовала одним их самых популярных питейных заведений в Доме Кино: ее бар располагался внизу, под зрительным залом.

Так как в Дом Кино попадали только избранные, то и в этом баре, можно сказать, восседали лучшие люди того славного «застойного» периода. В основном завсегдатаями был круг единомышленников, и это, конечно, были неординарные личности – не вспомнить этих людей я просто не имею права.

Начать хочу с Беллы Ахмадулиной и Бориса Мессерера, которые были душой той удивительной компании. Хочу отметить, что позднее, прочитав воспоминания Беллы о ее встрече Пастернаком, я нашел там же посвящение ему стихи.

И улица в четыре дома,

открыв длину и ширину,
берет себе непринужденно
весь снег вселенной, всю луну.

Как сильно вьюжит! Не иначе —

метель посвящена тому,
кто эти дерева и дачи
так близко принимал к уму.

Ручья невзрачное теченье,

сосну, понурившую ствол,
в иное он вовлек значенье
и в драгоценность перевел.

Не потому ль, в красе и тайне,

пространство, загрустив о нем,
той речи бред и бормотанье
имеет в голосе своем.

И в снегопаде, долго бывшем,

вдруг, на мгновенье, прервалась
меж домом тем и тем кладбищем
печали пристальная связь.

Меня это зацепило. Я долго думал об этих строчках, как-то засели они в моей голове, и вот я написал музыку. Получилась, как говорили свидетели, неплохая баллада. К сожалению, в то время я ее так и не записал. Мы тогда гастролировали с нашей группой по деревням и весям, ее исполнял очень хороший интересный солист, Толя Щербаков. Позже он перепрыгнул через бугор.

Но вернемся к нашей компании.