История села Мотовилово. Тетрадь 12

— На вот, погляди моего котёнка, кошка, ай кот? Мне твой шабёр Митрий, сказал, что ты спец определять это.

Семиону это показалось за насмешку и зная, что это дело проказника Митьки, он не на шутку обидевшись, вскипел на Анну:

— Ты что!? Смеёшься надо мной? Или ставишь меня в глупость?! Я что кошатник что ли какой, или знахарь, твоему котёнку под хвост заглядывать! Ты бы лучше подвернула свой подол, да показала: ты баба или мужик! А то припёрлась со своим котёнком и изволь радоваться узнай — он кот или кошка! Нет уж сама определяй, а с котятами не вожусь. В лошадях разбираться, это ещё туда-сюда, а то котята! Пропади они вместе с тобой пропадом! — злобно бурчал разгневанный Семион на Анну.

Сконфуженная, чувствуя, что попала не в кон, Анна в душе покаялась, что чёрт копнул обратится к Семиону, по такому, как уж и самой Анне показалось, пустячному вопросу. Она, прижав к груди свою животину, понуря голову побрела домой. Митькина собака, Барбос, завидя на руках Анны котёнка, бросился за Анной следом. С оскаленными зубами, он яростно лаял, норовя выхватить котёнка из рук Анны. «Сыма, окаянный! Что ты как с цепи сорвался лаешь! Что бы ты подох вместе с хозяином! Ну и Митька, вот прохвост!» — проклинала Анна идя всю дорогу до дому и Митьку, и его собаку. Придя же домой, Анна отложив котёнка в сторонку, принялась за приготовление обеда. Она где-то раздобыла кусочек мяса и решила из него сварить мясной суп, благо стояли дни успенского мясоеда. Сидящая на лавке кошка с тоской, но терпеливо поглядывала на мясо, ждала момента, когда хозяйка зазевается, чтоб схватить и уволочь это мясо.

Рытьё картофеля. Семья и спор. Минька о делёжке

Наступила пора картофельного рытья, а овёс, ввиду запоздалого его сева, всё ещё нежился, наливался зерном и не спешил поспевать. А поспел он тогда, когда на землю уже снег выпал и пришлось его косить по снегу. Картофельное же рытьё прошлось вести в доснеженное время, в которое изредка выпадали дожди. А дожди в картофельную уборку, для крестьянина, как серпом по голой спине. С картофельной уборкой, как и во всех полевых работах, всех дольше задержался Иван Трынков. Люди уже закончили рытьё, убирала картошку в подпола, ссыпали в ямы, а Иван со своей семьёй ползал в поле дорывая последний загон. В поле, Иван задерживался допоздна, возвращался в село усталым, вымазавшийся в осенней липкой грязи.

— Иван, ты хоть-бы умылся, что ли! — заметил ему по-соседски Фёдор Крестьянинов.

— А зачем умываться-то, ведь завтра опять в грязную борозду залезать, понапрасну воду плескать, да утиральник хмыстать не стоит. Вот завтра пороимся тогда и умоюсь! — с наивностью ответил Иван Фёдору.

Василий Ефимович Савельев, в картофельное рытьё, семье не давал вздоху. Он, как и в любом деле не терпит промедления и болезненно переживает то, если кто раньше его выйдет в поле, хоть во время сева, хоть во время уборки урожая. Всех больше досталось, конечно, «грамотею» Саньке. Отец никак не мог смирится с Санькиным культурным поведением и всячески подавлял в Саньке эту самую культуру. Спозаранку, поднимая свою семью с постели, Василий Ефимович, злобно брюзжал на трудовую часть своей семьи:

— А вы скорее поднимайтесь, что вы дрыхните, как век не спали. На улице-то ни только уже давно рассветало, а уже и ободняло как следует. Скоро солнышко-то в высь упрется, а вы всё прохлаждаетесь. И попроворнее собирайтесь, люди-то давно уже в поле, а мы никак не вывалимся! А ты Саньк, поживее пошевеливайся! Что ты как перезимовавший карась переваливаешься с боку на бок. Ай не выспался? Бывала, барин так не спал, как ты навадился спать-то. Чай не жалование триста рублей получаешь так нежится! — придирчиво укорял отец Саньку. — По вечерам где-то допоздна шляешься, подмётки понапрасну трёшь, а придя домой, за книжки усаживаешься, пыхтишь, без дела керосин переводишь, А утром тебя не добудишься! — не отступая наседал отец, на лениво передвигающегося по избе Саньку.

Но не смотря ни на какие упрёки и угрозы отца, Санька постепенно выходил из-под отцова подчинения. Он всё чаще, и чаще стал отлынивать от работы. Чаще стал беспричинно вылезать из-за токарного станка, все чаще стал заглядывать в книжки, в газеты и журналы. Всё чаще стал уходить в избу-читальню, то для обмена книг, то на собрание комсомольской ячейки, в которой он стал состоять её членом. И эти все действия Саньки, морально и физически будоражили своенравный бытовой уклад отца. В приливе досады и зла на Саньку, он не сдерживался, мог, даже, дать волю своим кулакам. Отец пробовал строптивость Саньки укротить трудом, налагая на него работу, которая обычно выполняется Минькой. Санька естественно, осмеленно отнекивался, ворчливо отговаривался:

— А Минька-то что? Это его дело, а не моё!

— Ну и ты не переломишься, если и ты сделаешь это! У тебя шейка-то потолще Минькиной-то! — укрощал Санькину строптивость и пыл отец.