История Смутного времени в России в начале XVII века

Но и тут гетман еще колебался. Он опасался, чтобы завистники не стали упрекать его в заключении договора, не довольно выгодного для Польши, не имея на то достаточного полномочия от короля. В отвращение сего он склонялся к тому, чтобы объявить боярам, что, по зрелому размышлению, он не почитает себя вправе подписать условленных статей. Но в сем случае ему должно было бы готовиться к продолжению военных действий и, следовательно, быть уверенным, что войско его останется на службе, хотя, за неимением денег, он не мог удовлетворить его жалованьем за текущую четверть года, оканчивающуюся двадцать первого сентября. Итак, прежде всего нужно было выведать настоящее расположение рыцарства. Гетман не хотел для сего созывать коло, дабы не оглашать перед москвитянами совещаний своих с войском. Он только призвал к себе шестнадцатого августа всех полковников и ротмистров, известил их о положении дел и требовал, чтобы они представили ему письменно, какие отзывы получать от своих рот. Ротмистры пригласили товарищей своих, каждый к своей ставке, и изъяснили им, что гетман желает знать, можно ли ему полагаться на их службу даже и в таком случае, когда они не получат в срок заслуженного ими жалованья. Отзывы были от всех одинаковы. Все объявили, что отнюдь не останутся в поле, если не получат жалованья. При сем знатнейшие из начальников советовали гетману не вовлекать Польшу в войну продолжительную и, следственно, по ограниченности ее денежных способов тягостную, когда представлялся случай заключить мир честный и полезный.

Жолкевский, убежденный в недоброходстве войска, увидел необходимость ускорить развязку и не стал более помышлять о перемене условленных статей.

В назначенный день, семнадцатого августа, гетман с польским войском и князь Мстиславский с товарищами своими и с несколькими полками московскими съехались на половине дороги от польского стана до столицы. Два великолепных намета были разбиты с поднятыми полями²²⁰. Под каждым из них находился богато убранный налой. Оба войска стройно стали одно против другого, оставляя наметы между собой. В окрестностях по равнине и пригоркам толпилось множество москвитян. Духовенство крестным ходом шло из города. Величественное зрелище тронуло самих поляков. По прибытии духовенства на место кресты и Евангелия были положены на налои. Тогда гетман приблизился к одному из них и, положив руку на Евангелие, присягнул именем Владислава в точном и ненарушимом соблюдении заключенного договора. За ним же присягнули и все подписавшие с ним вместе запись польские полковники и ротмистры. Когда совершился сей обряд, два архимандрита, выступя из среды духовенства и обращаясь к боярам и всем москвитянам, призывали всех, по благословению патриарха Гермогена, к целованию креста королевичу Владиславу Жикгимонтовичу, благополучно избранному царю и великому князю Московскому и всея России. Громкий клик «многая лета царю Владиславу!» раздался в народе и заглушен был только звуком бубнов и литавр и пушечными выстрелами, возвестившими столице о совершении торжества, для России едва ли не унизительного. Первый из русских приступил к налою князь Мстиславский; за ним последовали князь Василий Васильевич Голицын, Федор Иванович Шереметев и князь Данило Иванович Мезецкий. Потом присягнули и все прочие духовные и светские особы, тут присутствовавшие, число коих простиралось до десяти тысяч.

По окончании присяги гетман послал в Москву Ивана Михайловича Салтыкова и Григория Валуева, которые в Кремле, на крыльце между передней и большой палатой, читали всему народу заключенную запись. Казалось, что все одобряли содержавшиеся в ней условия²²¹.

На другой день начали москвитяне присягать в Успенском соборе, в присутствии патриарха. Тут же явились Михайло Глебович Салтыков, князь Василий Мосальский и прочие передавшиеся полякам тушинцы²²². Сии первые виновники избрания Владислава искали примирения с православной церковью и просили благословения у святителя. Гермоген отвечал, что готов принять их как чад духовных, если они пришли к Пречистой без лести и если умышленное ими воцарение Владислава не поведет к нарушению православия; но что в противном случае он предаст их проклятию всего Вселенского собора. Старый Салтыков прослезился и клятвенно уверял, что Владислав не будет противником истинной веры. Тогда патриарх допустил их к кресту. Но когда в числе прочих подошел и злодей Михайло Молчанов, то Гермоген в порыве великодушного гнева приказал позорно выгнать его из храма. Присяга в соборе продолжалась несколько недель, по причине многолюдства жителей столицы, коих считали тогда более трехсот тысяч²²³. В другие русские города были разосланы гонцы с окружной грамотой от бояр, возвещавших о избрании Владислава и предписывавших приводить к кресту всех людей на том же, на чем присягали москвитяне²²⁴.