История Соединенных Штатов Америки

6. Миф о Франклине отвечал чувственным и интеллектуальным потребностям французской публики. Это были времена «Новой Элоизы» и молочной фермы в Трианоне, времена, когда в моду вошла простая сельская жизнь. Правда, во Франклине не было ничего сельского, да и сам он был не столько прост, сколько умен и тонок. Но он прекрасно справлялся с отведенной ему ролью. Как только он понял, каким успехом пользуются его меховая шапка и очки, он их больше не снимал. Как-то, забыв надеть парик перед приемом одной делегации, он оценил колоссальный эффект, произведенный этой небрежностью, и тут же возвел случайность в ранг закона, вовсе отказавшись от парика. Парижане считали его квакером; он не стал их разубеждать. В моде тогда были античные республики, и американцы казались современниками Катона и Фабия. Теоретически французский король был абсолютным монархом, в действительности же он зависел от общественного мнения — мнения небольших групп, которые в Париже и Версале внушали министрам свои идеи, обходясь без законных оснований, без голосования и без оружия. Впрочем, это были те самые группы, для которых Франклин стал идолом. Знатная молодежь восхищалась им точно так же, как она прославляла Вольтера и Руссо. В бурлящей идеями Франции шли разговоры «в военных лагерях — о независимости, в замках — о демократии, на балах — о философии, а в будуарах — о целомудрии». Америка стала обещанием долгожданной, желанной свободы. «В Новой Англии мудрецов больше, чем в Греции». Конгресс воспринимался как римский сенат. Каждый молодой человек жаждал сражаться на стороне повстанцев. Гримм пишет об энтузиазме, побуждавшем молодых людей оставлять отцов, матерей, братьев, чтобы прийти на помощь эскимосу или готтентоту — во имя Свободы. Это состояние умов во Франции и определило, в не меньшей степени, чем государственные интересы, действия Верженна.

7. Добровольцев становилось все больше. В Америку их влекло все: благородство цели, неприязнь к Англии, жажда приключений, девственные леса, прекрасные индианки, надежда на скорую карьеру. Сайлас Дин, человек пустой и легкомысленный, начал записывать в добровольцы всех желающих. Уже в 1776 году он чуть не потонул в этом потоке. «Желание служить в Америке только растет, в результате я просто завален заявлениями, многие из которых поступают от лиц высокого звания». Уполномоченные не имели возможности отвечать на все письма. Когда приехал Франклин, ему пришлось приложить немало сил, чтобы отговорить такое количество ревностных друзей свободы, каждый из которых мнил себя Цезарем: «Вы представить себе не можете, как некоторые лезут из кожи вон, рекомендуя совершенно неинтересных мне людей». Многие из принятых Сайласом Дином, кому он, без всякого на то права, пообещал выдать офицерскую книжку, прибыв в Америку, были приняты конгрессом в штыки. Они не оправдали чужих ожиданий и обманулись в своих. Американцы были возмущены тем, что ими собираются командовать европейцы, даже не говорившие на их языке. Добровольцы, ожидавшие восторженных слов благодарности, были шокированы оказанным им холодным приемом. Но лучшие, как это всегда бывает, преодолели досадные предрассудки.

8. Так было с юным маркизом Лафайетом. Этот девятнадцатилетний офицер принадлежал сразу к двум славным французским фамилиям — к одной по рождению, к другой — через супругу Мари-Франсуазу де Ноай, дочь герцога Айенского, внучку герцога Ноайского, на которой женился в шестнадцать лет. Довольно скоро он почувствовал притеснение со стороны семьи жены, пользовавшейся огромным влиянием при дворе. Тесть способствовал его зачислению офицером в Ноайский полк. При дворе он не блистал, будучи скорее умен, чем остроумен. На охоте королева не могла без смеха наблюдать его неловкость. Ему хотелось убежать от этого мира, казавшегося ему чужим. Позже Джефферсон скажет про него, что у него была «неутолимая жажда популярности»; а все из-за того, что в самом начале он был обделен успехом. Но его вели вперед иные, более благородные чувства. Впервые об Американской революции он услышал в Меце от герцога Глостерского, брата и соперника короля Англии. Герцог признавал правоту колоний; там, в Меце, он убедил двоих — графа де Брольи и молодого Лафайета. Де Брольи задумал тогда подготовить в Америке реванш Франции против Англии, но он был слишком видной фигурой, чтобы ехать туда в иной должности, нежели главнокомандующим. Лафайет же и два его друга, виконт де Ноай и граф де Сегюр, обратились к Сайласу Дину с просьбой найти им место.

Жан-Батист Вейлер. Портрет маркиза Лафайета. До 1791