История социологической мысли. Том 1

Вебер был убежден, что науки о культуре, хотя и отличны от естествознания, не должны отказываться от причинного объяснения. Напротив, они могут и должны формулировать гипотезы о причинах исследуемых явлений, хотя проверка этих гипотез вызывает в их случае больше трудностей, так как эксперименты возможно проводить лишь в том случае, если мы представим себе, что бы было, если бы гипотетическая причина не действовала. Существенную роль при этом играют историко-сравнительные исследования, благодаря которым мы можем убедиться в действии определенных причин, изучая интересующий нас случай на фоне случаев похожих, но при этом таких, в которых отсутствует предполагаемая нами причина. Эта процедура причинного объяснения человеческих действий, по сути, не имеет ничего общего с «вчувствованием», с открытием, что субъекты этих действий «имели в виду», поскольку ситуации, когда они сами точно не знают этого, нередки. Понимание исторических процессов не может, таким образом, заключаться лишь в обнаружении того, к чему сознательно стремились их участники и как выглядел мир их внутренних переживаний.

Здесь мы подходим к ранее уже затронутой проблеме рациональности человеческого поведения, которая в социологии Вебера имеет ключевое значение. Как пишет Рингер (Ringer), «нет ничего более важного в методологии Вебера… чем тот принцип, что интерпретатор должен как минимум вначале предположить, что действия и верования, которые он пытается понять, „рациональны“ в определенном значении этого термина»[1188]. Только тогда, когда это предположение оказывается неверным, следует обращаться к объяснениям иного рода, привлекающим эмоции или традиции. Это, конечно, не имело ничего общего с утверждением, что люди по природе своей рационалисты: Вебер не хуже, чем, скажем, Парето или Фрейд, осознавал, что дела обстоят скорее наоборот. Он отчетливо предостерегал от чрезмерной рационализации человеческих действий. Речь шла лишь о выборе такой стратегии исследования социального мира, отправной точкой которой был бы идеальный тип абсолютно рационального поведения, относительно которого эмпирически данные человеческие действия являются отклонениями в большей или меньшей степени. Нужно было найти систему координат для исследования всех человеческих действий, которые, по мнению Вебера, могут быть поняты только через сравнение с рациональными действиями. Эта стратегия, прекрасно известная политической экономии, в социологии, как правило, не находила применения. Вебер признал ее лучшим способом понять человеческую деятельность.

Он писал: «Для типологизирующего научного наблюдения все обусловленные иррациональными причинами и аффектами смысловые связи поведения, влияющие на действия, легче всего обозримы, если объяснять и отображать их как „отклонения“ от чисто целерационально сконструированного хода действия. Например, при объяснении паники на бирже сначала устанавливается, как должно было бы выглядеть действие, будь оно строго целесообразным, не подверженным влиянию иррациональных аффектов, а затем эти иррациональные компоненты добавляются и рассматриваются как нарушающие воздействия. Точно так же в случае политической или военной акции сначала констатируется, как протекало бы действие при знании участниками всех обстоятельств и намерений друг друга и при строго целерациональном, то есть исходящем из значимого, с нашей точки зрения, опыта, выборе средств. Только на этой основе можно затем осуществить каузальное приписывание отклонений от этой конструкции к обусловившим их иррациональным факторам. В таких случаях конструкция строго целерационального действия (вследствие ее очевидной понятности и объясняемой ее рациональностью однозначности) служит социологии как тип („идеальный тип“), позволяющий понять реальное действие, подвергающееся влиянию всякого рода иррациональных факторов (аффектов, заблуждений), как отклонение от ожидаемого при чисто рациональном поведении»[1189].

Эта длинная цитата, проливающая, впрочем, свет на рассмотренную ранее концепцию идеальных типов как инструмент познания в социальных науках, позволяет осознать, в какой значительной степени понимание в трактовке Вебера было опосредованным пониманием и как мало общего оно имело с процедурой под таким же названием, предложенной Дильтеем или Зиммелем. В результате, впрочем, выяснялось, что, по мнению Вебера, социолог или историк может вернее определить мотивы человеческих действий, чем сами действующие индивиды, которые редко оказываются способны к абсолютной последовательности и определению влияющих на них факторов[1190].