Читаем История социологической мысли. Том 1 полностью

В соответствии с этой теорией предметом социальных исследований является и должен являться, в первую очередь, этот мир повседневной жизни, из которого еще до какой-либо науки проступает определенная система межчеловеческих отношений. Социологи не добьются ничего действительно важного, пока не станут изучать этот мир. Речь шла, по сути, прежде всего, об исследовании обыденного мышления[1243], к которому они так пренебрежительно относились до сих пор (не только Дюркгейм, но и Макс Вебер) из-за его ненаучности и якобы нерациональности. Социальная действительность – вовсе не хаос, который лишь теоретическая рефлексия наделяет смыслом и структурой. Она имеет свой внутренний порядок, введенный обычными людьми, которые не могли бы жить вместе без взаимопонимания и общих ценностей. Он обладает и своей рациональностью, хотя она и отличается от той, к которой привыкла обращаться наука, отрываясь из-за этого от своих корней.

Такая постановка вопроса имела далеко идущие теоретические и практические импликации, которые сам автор «Der sinnhafte Aufbau der sozialen Welt. Eine Einleitung in die verstehende Soziologie»[1244] (1932) не вполне осознавал, они были выявлены позднейшими представителями феноменологической социологии, особенно этнометодологами, которые, по сути, сводили роль социолога к роли обозревателя-комментатора того, что происходит в этом мире повседневной жизни (см. раздел 22). Некоторые из этих импликаций, однако, сформулировал уже Шюц. Одной из них было принятие им так называемого постулата адекватности, в соответствии с которым термины, которыми пользуется исследователь, должны оставаться в как можно более тесной связи с терминами, в которых обыкновенно описывают свою ситуацию участники изучаемого им социального мира. «Соотнесение, – говорит мыслитель, – социальной науки с событиями, происходящими в жизненном мире, вообще становится возможным только благодаря тому, что интерпретация любого человеческого поступка социальным ученым может быть такой же, как и интерпретация его самим действующим или его партнером»[1245].

Шюц пытался приблизить точку зрения исследователя к точке зрения исследуемых, отказываясь от позиции, которую Гоулднер назвал «методологическим дуализмом». Эта позиция заключается в том, что познавательный успех социологии обусловлен проведением как можно более четкой разграничительной черты между субъектом и объектом познания, а также занятием социологом позиции внешнего наблюдателя[1246], который, на чем настаивал не только Дюркгейм, «берет в скобки» любые praenotiones.

Конечно, мы не можем приписать Шюцу наивный взгляд, что задача социологии заключается, в конце концов, в рассказывании немного другими словами того, что члены данного общества и так знают. Такая интерпретация имела бы так же мало смысла, как и утверждение, что гуссерлевская критика науки в «Кризисе» содержала постулат сведения физики или химии к уровню народного знания. Формулируя постулат адекватности, Шюц развивал научную программу, которая не имела ничего общего с апологией здравого смысла. Иначе, впрочем, быть не могло, поскольку здравый смысл, по его мнению, имел те же недостатки, что и объективистская социальная наука, – он принимал мир данным и непроблематичным. Кроме того, мир здравого смысла является миром оценочных суждений и страстей, в то время как Шюц хотел быть, как и Вебер, объективным и бесстрастным наблюдателем.

Критикуя ученого, который наблюдает социальный мир извне, он одновременно постулировал необходимость сохранения познавательной дистанции по отношению к этому миру. Речь идет не об отождествлении с ним, а о создании таких теоретических конструкций, которые были бы не только внутренне целостными, но и согласовывались бы, как он писал, «со всем первичным опытом мира повседневной жизни, который наблюдатель приобрел в естественной установке, прежде чем перешел на территорию теории»[1247]. Его идеальные типы человеческого действия должны были быть, таким образом, «адекватны» типификациям, являющимся творением самих акторов, а «марионетки», выступающие в театре теории, должны были максимально напоминать живых людей. Шюц не ограничивался, конечно, общими постулатами, а старался описать подробнее как предлагаемые им самим исследовательские процедуры, так и особенности жизненного мира, являющегося для него системой координат.

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальная история

Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.

Роберт Дарнтон

Документальная литература
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Французские адвокаты, судьи и университетские магистры оказались участниками семи рассматриваемых в книге конфликтов. Помимо восстановления их исторических и биографических обстоятельств на основе архивных источников, эти конфликты рассмотрены и как юридические коллизии, то есть как противоречия между компетенциями различных органов власти или между разными правовыми актами, регулирующими смежные отношения, и как казусы — запутанные случаи, требующие применения микроисторических методов исследования. Избранный ракурс позволяет взглянуть изнутри на важные исторические процессы: формирование абсолютистской идеологии, стремление унифицировать французское право, функционирование королевского правосудия и проведение судебно-административных реформ, распространение реформационных идей и вызванные этим религиозные войны, укрепление института продажи королевских должностей. Большое внимание уделено проблемам истории повседневности и истории семьи. Но главными остаются базовые вопросы обновленной социальной истории: социальные иерархии и социальная мобильность, степени свободы индивида и группы в определении своей судьбы, представления о том, как было устроено французское общество XVI века.

Павел Юрьевич Уваров

Юриспруденция / Образование и наука

Похожие книги

Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире — и почему все не так плохо, как кажется
Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире — и почему все не так плохо, как кажется

Специалист по проблемам мирового здравоохранения, основатель шведского отделения «Врачей без границ», создатель проекта Gapminder, Ханс Рослинг неоднократно входил в список 100 самых влиятельных людей мира. Его книга «Фактологичность» — это попытка дать читателям с самым разным уровнем подготовки эффективный инструмент мышления в борьбе с новостной паникой. С помощью проверенной статистики и наглядных визуализаций Рослинг описывает ловушки, в которые попадает наш разум, и рассказывает, как в действительности сегодня обстоят дела с бедностью и болезнями, рождаемостью и смертностью, сохранением редких видов животных и глобальными климатическими изменениями.

Анна Рослинг Рённлунд , Ула Рослинг , Ханс Рослинг

Обществознание, социология
Доисторические и внеисторические религии. История религий
Доисторические и внеисторические религии. История религий

Что такое религия? Когда появилась она и где? Как изучали религию и как возникла наука религиеведение? Можно ли найти в прошлом или в настоящем народ вполне безрелигиозный? Об этом – в первой части книги. А потом шаг за шагом мы пойдем в ту глубочайшую древность доистории, когда появляется человеческое существо. Еще далеко не Homo sapiens по своим внешним характеристикам, но уже мыслящий деятель, не только создающий орудия труда, но и формирующий чисто человеческую картину мира, в которой есть, как и у нас сейчас, место для мечты о победе над смертью, слабостью и несовершенством, чувства должного и прекрасного.Каким был мир религиозных воззрений синантропа, неандертальца, кроманьонца? Почему человек 12 тыс. лет назад решил из охотника стать земледельцем, как возникли первые городские поселения 9–8 тыс. лет назад, об удивительных постройках из гигантских камней – мегалитической цивилизации – и о том, зачем возводились они – обо всём этом во второй части книги.А в третьей части речь идет о человеке по образу жизни очень похожему на человека доисторического, но о нашем современнике. О тех многочисленных еще недавно народах Азии, Африки, Америки, Австралии, да и севера Европы, которые без письменности и государственности дожили до ХХ века. Каковы их религиозные воззрения и можно ли из этих воззрений понять их образ жизни? Наконец, шаманизм – форма религиозного миропредставления и деятельности, которой живут многие племена до сего дня. Что это такое? Обо всем этом в книге доктора исторических наук Андрея Борисовича Зубова «Доисторические и внеисторические религии».

Андрей Борисович Зубов

Культурология / Обществознание, социология / Образование и наука