История социологической мысли. Том 2

Дифференциация современной социологической мысли оказалась неожиданно глубокой. При этом самое важное, возможно, то, что значительно ослабла, как пишет Дональд Н. Левин, вера в «‹…› в позитивистскую наррацию, рассматривающую историю социологии как последовательный прогресс знаний, достигаемый благодаря совершенствованию и применению эмпирических техник». Он также отмечает, что упомянутая «наррация» содержала две серьезные ошибки. Первая состояла в игнорировании факта, что на то, будут ли социологические утверждения приняты или отвергнуты, влияет не только то, как они соотносятся с эмпирическими данными, но и множество иных соображений. Вторая ошибка – не учитывалась роль, которую в принятии социологических утверждений или отказе от них играет то, укладываются ли они в принятую данным исследователем понятийную схему[1004], «теоретическую систему координат» или же «парадигму».

Неспроста столь большую популярность обрела у социологов «Структура научных революций» Томаса Куна (этой работе мы посвятим далее чуть больше места), представляющая развитие науки через кризисы, в ходе которых ставятся под сомнение принятые ранее методы объяснения мира и начинается поиск новой «парадигмы». Сейчас не важно, было ли применение концепции Куна к описанию ситуации в социальных науках (а под ее чары попали не только социологи) полностью правомерно или нет, ведь сам он изначально эти науки не рассматривал вообще. Факт в том, что эта концепция применялась в большом масштабе, и в семидесятые годы слово «кризис» не только сделалось в социальных науках очень модным, но и, как правило, стало снабжаться отсылками к книге Куна.

Слово это, разумеется, было известно и раньше. В истории социологии, по сути, не было ни одного периода, когда кто-нибудь где-нибудь не упомянул бы о ее кризисе. Однако на сей раз речь шла не просто о случайном употреблении слова «кризис» в его обыденном значении, но об углубленном, как хотелось бы думать, описании состояния дисциплины и механизма его изменения. Дискуссии о кризисе социологии стоит уделить чуть больше внимания, так как, хотя познавательная ценность тогдашних публикаций на эту тему, порой очень громких, и оказалась ограниченной, она была событием как симптоматическим, так и обозначающим завершение определенного периода.

Завершение это было, разумеется, относительным, поскольку все более активные поиски новых парадигм социального знания никоим образом не означали массового отказа от тех, что применялись прежде. Речь идет скорее об изменении общего интеллектуального климата и выдвижении на первый план тех точек зрения, присутствие которых на дорожащих своей репутацией социологических факультетах еще недавно показалось бы странным.

1. Вокруг дискуссии о кризисе социологии

Первым предзнаменованием дискуссии о кризисе социологии стала обсуждавшаяся в предыдущей главе критика функционализма, а особенно такие публикации, как «Социологическое воображение» (The Sociological Imagination, 1959) Чарльза Райта Миллса, выражавшие нарастающую тоску по совсем иной социологии, чем та, что вошла в моду в американских университетах и в течение нескольких десятилетий находила все больше и больше подражателей во всем мире. Когда вышла эта книга, которую сегодня в социологии причисляют к десятку важнейших книг XX столетия[1005], она все же была единичным событием, одной из немногих на тот момент «партизанских вылазок» против mainstream sociology[1006], которая чаще дополнялась и исправлялась, чем подвергалась сомнению вся в целом. Существовавшую до 1968 г. оппозицию против функционализма Николас К. Маллинс не без основания называл «лояльной»[1007]. И действительно, радикальная критика социологии приходила в основном извне – например, из марксизма, критической теории (см. раздел 14), философской феноменологии (см. раздел 13) и т. д., благодаря чему социологи могли ее в значительной мере игнорировать.