История социологической мысли. Том 2

Здесь мы займемся исключительно его книгой 1970 г., рассматривая ее в первую очередь как показатель взглядов и настроений, царивших в конце шестидесятых годов среди младшего поколения западных социологов. Их фоном были, конечно, тогдашние общественные волнения в США и других странах, благоприятствующие распространению ощущения конца стабилизации, теоретическим выражением и прославлением которой был, как считалось, социологический функционализм. В предисловии к «Наступающему кризису» Гоулднер написал: «‹…› не будет преувеличением сказать, что сегодня мы теоретизируем под звуки оружия»[1013]. Это, правда, было преувеличением, и довольно сильным, но весьма характерным для тех лет, которым предстояло стать переломными, независимо от того, насколько ложными оказались во многих случаях тогдашние диагнозы и сколь немногое всего через несколько лет осталось от тогдашних революционных настроений.

Здесь было бы нецелесообразно возвращаться к обсуждавшимся в предыдущей главе сражениям с функционализмом, хотя не стоит забывать, что именно он наряду с очень широко понимаемым позитивизмом служил главным объектом критики. Больше всего досталось Толкотту Парсонсу – он сделался на долгие годы воплощением всех возможных грехов, а пренебрежение его теоретическими достижениями стало считаться хорошим вкусом. Любопытно, впрочем, что в ходе этой полемики влияние функционализма было сильно преувеличено: в нем нередко видели фирму-монополиста, что никогда не было верным даже для американской социологии, где «ортодоксальный консенсус» под его эгидой был самым сильным.

Характерной чертой критики функционализма была по преимуществу плотная привязка его теоретических недостатков к его кажущемуся «консерватизму» и якобы высокому статусу его представителей в социальной иерархии. Заметной популярности добилась, впрочем, в ту пору социология социологии[1014], призывающая рассматривать состояние дисциплины не только с точки зрения состояния теории или методологии, но также, если не в первую очередь, с точки зрения генезиса и социальной функции отдельных направлений. К социологии социологии в немалой степени относится и книга Гоулднера, поскольку история социологии представлена в ней с намерением выявить прежде всего ее социальную «инфраструктуру» и скрытые ненаучные предпосылки, которыми руководствуются создатели теорий. Таким образом подрывалась вера в то, что исследователи общества руководствуются лишь учетом «чистых» фактов и общепринятых научных правил.

Гоулднер доказывал, что «‹…› проводится или нет эмпирическое исследование жизни общества, тот характер, какой оно приобретает, зависит от определенных априорных предпосылок относительно общества и людей и, безусловно, от определенных эмоций и отношения к обществу и людям. ‹…› Социологи проводят свои исследования на основе своих априорных предпосылок, независимо от того, нравится им это или не нравится, сознают они это или не сознают, характер социологии зависит от них и будет изменяться с их изменением»[1015].

Из этих рассуждений следовал кощунственный, хотя и не слишком новаторский для тех, кто читал Маркса или Мангейма, вывод, что сознание социологов является ложным постольку, поскольку они представляют себе, что в своей работе просто реализуют проект «чистой» науки, не зависящий от культурного контекста и свободный от любых идеологических или философских подтекстов. На самом деле они занимают конкретное место в конкретном социальном мире и не в состоянии это место покинуть с помощью каких бы то ни было методологических ухищрений и заклинаний. Вопреки распространенному заблуждению, что, будучи учеными, они смотрят на этот мир полностью объективно и свободны от предубеждений своей среды, они неизбежно остаются инсайдерами[1016]. Это значит, что на качество их знаний влияет не только уровень усвоения принципов научной методологии, но также, и причем в немалой степени, социальная «инфраструктура» их деятельности[1017]. Постулированная Гоулднером «рефлексивная социология» должна была воспитать «новый тип социологов», то есть социологов, понимающих, что «‹…› корни социологии уходят в природу социолога как человека во всей его целостности ‹…›», человека, который участвует в жизни своего общества на тех же основаниях, что и все остальные его члены[1018].